— Вы видели действия только двух корпусов. Но передайте его величеству Александру, что в случае надобности все пятнадцать сумеют исполнить свой долг так же хорошо, как эти два, которые вы наблюдали.
Еще откровеннее был принц Фридрих. На банкете, хлопнув Скобелева по плечу, он выпалил:
— Любезный друг, делайте что хотите, но наша Австрия должна занять Солоники.
— Но ведь они в Греции, — заметил Скобелев.
— Они будут в Австрии, потому что нам нужно Средиземное море.
Не задерживаясь более в Германии, Михаил Дмитриевич выехал в Париж. На второй день после прибытия во французскую столицу в гостиницу, где он остановился, явились два молодых человека. Оба чернявые, в студенческих куртках. Один высокий, длинноволосый, второй — небольшого роста с курчавою бородкой.
— Генерал Скобелев? — спросил по-русски с сильным акцентом высокий.
«Опять эти газетчики!» — подумал с неудовольствием Михаил Дмитриевич.
— Что господам надо? Кто вы?
— Я — Никола Гярусов, — назвался высокий.
— Стефан, — представился другой.
— Братушки? — по выговору он узнал балканских славян, и лицо дрогнуло в улыбке. Ну как же он сразу не признал их?
— Да, да, — заговорили они разом. — Мы — сербы, учимся здесь в университете. Студенты.
— Что же вас, господа, привело ко мне?
— Ваше превосходительство, мы пришли засвидетельствовать вам свое уважение за славные дела, храбрость, любовь к нам, славянам, — с южной горячностью стали они объяснять.
— Это мой долг, господа, долг христианина прийти в трудный час на помощь единоверцам.
— Ваше имя для нас свято, в вашем лице землячества чтут великую Россию и все воинство за заступничество в войне против турок. Мы благодарны вам, что открыто сказали об этом в выступлении…
— Каком выступлении? Что вы имеете в виду?
— Ваш спич, который вы произнесли в Петербурге, на собрании офицеров.
— Как же вы о том узнали? — не скрыл удивления генерал.
— Мы прочитали во французской газете.
— Здесь? В Париже? И в какой газете читали? — уставился на них генерал.
— Во многих. Ваше имя полмесяца не сходило с газетных страниц. Говорили о вас разное. Многие обвиняли, осуждали. Но мы, студенты-славяне, приняли вашу сторону. Мы вас любим и верим каждому слову.
— И потому просим принять нас, — высказал второй, с чернявой бородкой.
— Принять? О чем же будем говорить?
— О! О многом, о том, что беспокоит сейчас Балканы, о дружбе славян.
— Хорошо! Согласен! Приходите завтра, господа.
Студенты ушли, но на душе Михаила Дмитриевича остался неприятный осадок от упоминания о газетной шумихе. Думал ли он, что сказанное в Петербурге отзовется в неблизком Париже, вызовет разнотолки. И зачем он тогда влезал в политику? Она — не его призвание. Знал ведь он, что политика — дама капризная, с причудами, требует особого, тонкого обхождения, далеко не всегда постоянна. Она не в его характере. Он — человек прямой, непривычный к словесной изворотливости, говорит то, что думает. Если обещает, то непременно выполнит, а если что не в его силах, так прямо и скажет, без околичностей и извинительной улыбки.
— Ох, эти газетчики! Чертово семя! Вездесущие проныры! — не сдержался генерал. — Разнесли до самого Парижа!
Он вспомнил, как осенью в Петербурге после того, как он удостоился чина полного генерала и генерал-адъютанства Его Величества, к нему приехали сослуживцы и они устроили ужин в ресторации. Тут были боевые сподвижники балканских сражений и соратники по туркестанским делам, недавние ополчане и боевые офицеры, служившие под его началом в походе на Ахал-Теке и Фергану.
Были генералы, полковники и офицеры невысоких чинов, оказались и штатские штафирки, которых Скобелев не очень жаловал, но они преданно заявили, что их привела сюда любовь к «белому генералу», и он был с ними любезен и ровен. Привыкший главенствовать и в шумных компаниях, на этот раз он передал роль главы своему любимцу, полковнику Куропаткину. Тот умело и тонко вел застолье, не обходя вниманием не только высших чинов, но и румяных поручиков, не спускавших влюбленных глаз с виновника торжества.
Сначала говорили о заслугах Михаила Дмитриевича, поднимали тосты за его здоровье и успехи, потом вспомнили боевое прошлое, храбрецов да удальцов, выпили за их память и здравие, а уж потом пустились в разговоры о будущем. Наконец, слова попросил Михаил Дмитриевич. Выплеснув из бокала остатки шампанского, он потребовал налить себе воды.
— Да, да, господа, я не оговорился: позвольте мне выпить вместо вина воду.
Его желание не без удивления и едких шуток было выполнено.
— Как необычна моя просьба, так же необычен будет и тост, — сказал он и поставил бокал на стол. Придерживая тонкую ножку бокала, он смотрел на игру пузырьков кавказского нарзана, выжидал тишины, собираясь с мыслями.
— Господа, я не хочу, чтобы вы приняли все сказанное мною как результат влияния винных паров и нервного возбуждения. Вот почему я попросил налить воды, — произнес он, слегка картавя, своей обычной скороговоркой. — Сейчас я хотел бы говорить о нашем русском народе, представителями которого мы являемся, о народе великом и сильном. Он, как известно, составляет одну семью с племенем славянским, ныне терзаемым и попираемым. И когда русский народ, высказывая боль, поднимает голос в их защиту, с твердым намерением выступить за их свободу, тогда в среде заграничных иноплеменников поднимаются вопли негодования. По мнению этих господ, действия русских людей в этом случае признаются злоумышленными, чуть ли не результатом каких-то вакханалий. И тогда, к стыду, нашим обществом овладевает какая-то страшная робость. Почему-то забывается тысячелетняя история России, в течение которой русские люди оказывали братскую помощь славянам-одноплеменникам. И все же каждый раз, когда державный Хозяин земли русской обращался к своему народу, народ оказывался на высоте своего призвания и исторического назначения. Обращался он к народу потому, что сила государства заключена в народе, народ же, в свою очередь, оставался верным России и ее интересам.
В зале воцарилась напряженная тишина. Признаться, такие слова не часто приходилось слышать на застольях. Скобелев продолжал:
— Мы сейчас в солдатской компании, и пусть мои слова будут приняты вами без околичностей и иносказания. В то время, когда мы здесь собрались, на берегах Адриатического моря терпят насилие и горе наши единомышленники, отстаивающие свою веру и народность. Их именуют разбойниками и безжалостно расправляются с ними. Там, на родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки направлены в единоверные с нами груди…
