Сколько потом встречал Михаил Дмитриевич на своем пути подобных Карлу Христофорычу военачальников! Это были потомки тех ловкачей, которые заполонили Россию для «ловли счастья и чинов», весьма в этом преуспев. Бездарные начальники, полные спеси и гордыни, они посылали на верную гибель русских мужиков в солдатских шинелях.
И вот теперь в Европе угрожающе крепла новая военная сила: Германия. Под твердой рукой железного канцлера Бисмарка немецкая военная машина год от года набирала ход, оказывая влияние на соседние государства. И все чаще правительство Бисмарка обращало взоры на восток, Nach Osten. Манили необъятные российские просторы, возможность бесконечно расширять жизненное пространство. Только слепец мог этого не заметить!
Публичное выступление против государства, отношения с которым удалось наладить с нелегким трудом, было более чем нежелательным. Все старания дипломатов сводились на нет, теряли смысл.
Вскоре о выступлении генерала стало известно в Берлине. Русский посол, прочитав газету с высказыванием, не смог сдержать гнева и раздражения.
— Боже мой! Да позволительно ли такое излагать вслух! Да еще кем! Генералом-адъютантом российского императора, героем балканской войны, военачальником!
Многие знали, что Германия испокон веков зарилась на российские просторы, жаждала захватить там земли, но никогда в том не признавалась. А тут вдруг какой-то генерал с солдатской прямотой заявляет об этом, известил во весь голос.
— Надобно этого Скобелева поскорей удалить из Франции. Послать к нему и попросить, чтоб скорей уезжал, — потребовал посол.
— А туда завтра едет художник Верещагин. Может, через него это сделать? — предложил советник.
— Конечно! Это удобный случай! Пригласите-ка этого Верещагина ко мне.
— Уважаемый Василий Васильевич! Голубчик, — взмолился посол, когда пред ним предстал богатырского сложения художник-бородач. — Поезжайте как можно быстрее в Париж, уговорите своего друга покинуть столицу. Не дай бог, если он еще что-либо там наговорит!
Обеспокоился и российский канцлер, умнейший Горчаков. Получив из Берлина сообщение о выступлении Скобелева перед сербскими студентами, он поспешил во дворец к императору.
— Ваше Величество, генерал Скобелев имел неосторожность высказать в Париже мысли, идущие вразрез с интересами российской дипломатии. Вот, ознакомьтесь. — И положил на стол перед императором донесение посла.
Александр стал медленно читать. Спокойное лицо его хмурилось.
— Ну вот, умный человек, боевой генерал, а говорит черт знает что! Отличный генерал, а дипломат никудышний. Не за свое взялся. Так что вы предлагаете?
— Нужно его немедленно отозвать. Не дай бог, еще что подобное скажет, — высказал Горчаков.
— Отозвать, так отозвать, — не стал возражать Александр.
И в Париж полетела срочная депеша. Но раньше, чем она прибыла, о беседе Скобелева со студентами стало известно в Берлине. Глава Германии «железный канцлер» Бисмарк прочитал газету с холодным спокойствием.
— Этот русский генерал весьма смел в своих речах. Его опрометчивость не только вредна, но и опасна для него. Ведь погибают не только в сражениях. — Он задержал на приближенном чуть дольше обычного взгляд. Потом нервно крутнул ус, прошелся по кабинету. — Этого генерала надобно унять. Чтоб было неповадно другим говорить дерзости о нашем фатерлянде.
— Яволь, — произнес тот. — Мы найдем способ заставить его молчать.
Бисмарк сделал вид, что не слышал слов подчиненного.
Поезд прибыл в Москву утром, и, оставив вещи на квартире, Петр Архипович Дукмасов направился решать в городе свои дела. Последние два года он, уволившись из гвардии, жил на Дону, всей душой отдавшись хозяйственным делам. Было уже часов девять, когда он, уставший от хождений по должностным лицам и городской сутолоки, зашел в ближайшую гостиницу поесть. Это была гостиница «Эрмитаж». День был необыкновенным, 31 декабря. Украшенный гирляндами и фонариками зал с высокой елкой посередине был переполнен.
Увидев посетителя в военной форме и при этом еще с орденами и медалями, к Петру Архиповичу подскочил официант, провел к свободному столику.
— Вот, выбирайте. Обслужу без промедлениев, — подал официант карту с указанием блюд и тотчас умчался.
Игравший до того оркестр вдруг смолк на полуноте, в притихшем зале прошелестели голоса, обозначилось легкое движение. Дверь распахнулась — ив зал вошли трое военных, все генералы. Первым шел Михаил Дмитриевич. И тотчас оркестр ударил «Скобелевский марш». От волнения у Петра Архиповича по спине пробежали мурашки. В памяти всплыли слова:
Вспомним, братцы, как стояли
Мы на Шишке в облаках,
Как мы турок отбивали
На Балканских на горах…
— Скобелеву, ура! — взвился возглас.
— Ура-а! Ура-а! — отозвался зал.
Сидевшие за столиками мужчины и женщины поднялись, зааплодировали, провожая его восторженными взглядами.
Раскланиваясь, Михаил Дмитриевич проследовал через зал.
— Прошу-с заказывать, — вырос перед Петром Архиповичем официант.
— Тебя как звать? — спросил он парня.
— Михаил-с.
— Стало быть, Миша. Миша, сходи в кабинет к Скобелеву и передай привет от Дукмасова, Петра Дукмасова. Скажи, что он здесь.
— Петра-с Дукмасова? Самому Скобелеву? Лечу-с!
«Помнит ли? Иль забыл? Чем ответит? — кружилось в сознании бывшего ординарца в войне на Балканах. — Вспомнит ли простого донского казака? Ведь перед нами пропасть: конный генерал и казачий сотник!»
Официант с той же поспешностью возратился.
— Ваше превосходительство, генерал Скобелев велели без промедления идти к нему!
Генерал не дал ему сказать: шагнул, обнял.
— Вот кого я в Туркмении вспоминал не раз! Куда, думаю, он пропал. Уехал на Дон и совсем канул. А он жив. Явился собственной персоной. Знакомьтесь, господа. Мой бывший ординарец.
Генералы, не скрывая любопытства, с ног до головы оглядели вошедшего.
— Садись, садись, — указал на стул Скобелев. — Вместе отужинаем, да мне на поезд. В одиннадцать часов отходит. Ну, не будем терять время. Почему не давал о себе знать? Иль обиделся?
— За что же обижаться? А о себе я писал. Когда узнал, что вы назначены командовать Туркменской экспедицией, я дважды вам писал. Просил зачислить меня к вам ординарцем.
— Дважды писал? Как же так! Не получал я писем! Впрочем, тогда писали многие, и все просили принять добровольцем в отряд. Мои штабные потом перестали о них докладывать. Извини, Петр Архипович. Уж тебе никак бы не отказал.
