— За что же обижаться? А о себе я писал. Когда узнал, что вы назначены командовать Туркменской экспедицией, я дважды вам писал. Просил зачислить меня к вам ординарцем.
— Дважды писал? Как же так! Не получал я писем! Впрочем, тогда писали многие, и все просили принять добровольцем в отряд. Мои штабные потом перестали о них докладывать. Извини, Петр Архипович. Уж тебе никак бы не отказал.
Петру Архиповичу хотелось рассказать любимому человеку о многом, но время летело птицей.
Генерал беспокойно щелкнул крышкой часов: стрелки показывали почти десять.
— Кажется, пора кончать, — сказал он, поглядев не без сожаления на казачьего сотника. И неожиданно, словно осененный мыслью, спросил его: — А какие в Москве срочные дела?
— Срочных — никаких.
— А ежели так, то собирайся и поедем ко мне. Согласен?
— Как прикажете! Я казак, а он таков: вскочил и готов.
— Тогда езжай за вещами, прихвати и мои. Они в доме генерала Яковлева. У него я остановился. Там адъютант поручик Ушаков. Передай ему, чтобы он ехал с чемоданом прямо к поезду, а сам — сюда, поедем вместе на вокзал. Сани стоят у гостиницы, кучер знает, куда ехать.
Предложение хотя и было неожиданным, но Дукмасов ему был рад. Хотелось побыть вместе с прежним командиром, вспомнить о былом, высказать о наболевшем.
Генерал Яковлев выслушал решение Михаила Дмитриевича без одобрения:
— А мы тут ждем, беспокоимся! Всегда он так… Ну, делать нечего. Собирайте, поручик, генеральские вещи.
— Все готово, — отвечал поручик Ушаков. Он уже затягивал на шинели ремень.
Как ни торопились они от гостиницы «Эрмитаж» к Казанскому вокзалу, однако опаздывали. Было уже четверть двенадцатого, когда они подъехали к вокзалу. Перед ними вырос полицмейстер. Предупрежденный адъютантом, он ожидал его.
— Отправили наш поезд? — забеспокоился Скобелев.
— Никак нет, — щелкнул тот каблуками. — Стоит у платформы, вас дожидается.
— Ваше превосходительство, наконец-то, — встретил на перроне начальник станции и с ним дежурный в красной фуражке. С ним и Ушаков.
Из вагонов высыпали пассажиры и смотрели на спешащего генерала.
— Примите мои извинения, — заметил их Скобелев.
— Что вы? Что вы! — воскликнул начальник станции. — Все довольны тем, что видят вас. А опоздание машинист наверстает.
Михаила Дмитриевича провели в купе мягкого вагона, пожелали доброго пути. Места Ушакова и Дукмасова находились в соседнем вагоне.
— Вы там не задерживайтесь! Через полчаса Новый год. — Генерал был подшофе. — Жду вас.
Они заявились в его купе близко к полуночи. Генерал спал.
— Вставайте, ваше превосходительство, — разбудил его Ушаков. — Не то проспим Новый год.
Выстрелила бутылка шампанского:
— С Новым годом! С новым счастьем! — произнес генерал.
— Каким-то он будет? — сказал Ушаков.
— Для меня дурным. Уж это, поверьте, друзья, будет так. Предчувствие меня не подводит.
— Нет, мы пьем за счастливый год! — воскликнул Дук-масов. — У вас впереди большие дела и слава!
— Бог с ней, с этой славой… А большие дела?.. Если бы это было так, друзья…
Знал ли кто тогда, что слова генерала окажутся пророческими и что 1882-й год будет последним в его жизни…
Пытаясь отогнать мрачные мысли генерала, Ушаков поведал байку о красной фуражке дежурного по станции.
— И вот представьте: все сидят в вагоне на местах, сам император поглядывает на часы, — рассказывает Ушаков, поглядывая на генерала. — А отправления нет. Никак не могут найти дежурного, который должен ударить в колокол. «Найти!» — в негодовании приказал император. Наконец находят. Чиновник ни жив, ни мертв. Император поглядел на него и повелел: «Отныне и навсегда надеть на него красную фуражку, чтоб издали было видно болвана». С тех пор дежурные и носят ее.
А Дукмасов пустился в рассказ о своей последней отсидке на гаупвахте, когда войска подошли к Константинополю и наступило перемирие.
— Все началось со встречи с Хлудовым, московским миллионером, поставщиком провианта и всякого снаряжения. Я стоял у входа с генералом, который расспрашивал о моих наградах. К тому же он знал моего отца и братьев по кавказской войне. А тут из кабинета вышел высокий господин, представительный, с бородкой, в дорогом штатском костюме. Расталкивая всех и ругаясь, направился в нашу сторону. Не знаю уж, нечаянно или умышленно толкнул меня, но вместо того, чтобы извиниться, стал выговаривать, что ему не дают дороги. Тогда и я оттолкнул его. «Я буду жаловаться, — вскипел он. — Самому главнокомандующему!»
События далее развивались таким образом. От генерал-адъютанта Тотлебена примчался ведавший гарнизонными делами майор, учинил допрос казачьему сотнику. А на следующий день его вызвал Скобелев. «Рассказывайте, что произошло там у вас с Хлудовым?» Петр Архипович рассказал, как было дело. «Не одобряю, не одобряю, — произнес генерал, вышагивая по кабинету. — А все же посадить вас надобно. Таков, батенька, приказ. Ничего сделать не могу. Посидите пару недель, поразмышляете в одиночестве».
— Ну, я и отправился, — продолжал Петр Архипович. — А на следующий день заявляется часовой гаупвахты, говорит, что ко мне пришел какой-то бородач цивильный, хочет поговорить. «Пусти его, послушаю, что скажет». Гляжу, входит сам Хлудов. «Ну, друг, ты прости меня грешного. Вчера я сильно захмелел. Сидишь ты зря. Сам буду просить, чтобы Михаил Дмитриевич отменил наказание. Я же не видел, что ты его ординарец». «Конечно, прощаю», — ответил я миллионеру. «Я знал, что у тебя добрая душа», — говорит Хлудов и достает из кармана бутылку коньяка. «За примирение». И разливает в кружки. Выпили, он полез целоваться. Потом говорит: «Я выйду». «Выходи, — думаю. — Дорога тебе скатертью. По твоей милости сижу». А он тут же возвращается с человеком. У того на руке корзина. В ней две бутылки шампанского, пирог с мясом и еще добрая снедь. Словом, добились полного примирения. «Ну, друг, сейчас я прямо к Михаилу Дмитриевичу. Уж Хлудов добьется освобождения. Всю вину на себя возьму».
Ушаков глядит на Дукмасова во все глаза, а генерал тихо улыбается. Колеса постукивают, звенит на столе посуда. Заглянул в купе проводник, поздравил с Новым годом, справился, не надо ли чего. А Дукмасов продолжал:
— А наутро слышу — в караулке суета. Я к окну. И вас увидал, ваше превосходительство. Вы сошли с коня, а караул уже выстроен в вашу честь. Зашли ко мне, справились о здоровье. А я подумал: «Никак Хлудов побывал у вас?»
— Был, просил, чтобы отменил наказание, — пояснил Михаил Дмитриевич. — А я ни в какую. Что ж это: наказал, а через день отменять… Да, признаться, тогда я на вас здорово осерчал. Особенно, когда услышал, что, де, мол, Скобелев сам сорвиголова и окруженье у него такое. Думаю: обижайся не обижайся, а свое отсиди.
