плечами и потянулась к коробке.
— Погоди, — сказал он. — Есть выход. Деньги.
Я посмотрела на него.
— Деньги, — повторил он. — Я куплю твой нож. Так и порешим. Это уже не подарок. — Он порылся в карманах и протянул мне пенни. — На-ка. Продашь отцу такой прекрасный нож за пенни?
Я взяла монетку, он взял коробку.
— Ты только посмотри! — Сияя от радости, он попробовал лезвие большим пальцем. — У нас когда-то был такой, помнишь? Ты точила им стрелы. Сто лет назад. Но этот гораздо лучше. Просто загляденье. Наверно дорогущий. Спасибо тебе большое, родная.
Мы нарезали ножом салями с сыром и съели все, не присаживаясь, продолжая болтать возле стойки, как в прежние дни, — меня не было всего пару недель, но наша совместная жизнь уже стала прежними днями. О Бивеле никто ни словом не обмолвился. Ни в тот день, ни потом.
Я до сих пор храню тот пенни, уберегший нас от беды.
Читальный зал опустел и потемнел. Не считая отдельных островков света. Я отмечаю, что остались одни женщины. Изучают книги по искусству. Кто-то, судя по широким, размашистым движениям руки, копирует картину из раскрытого альбома. Я здесь намного старше всех.
Это обращает мои мысли на годы моей молодости, прошедшие после смерти Бивела. Недолгий период работы на мистера Шэкспира, пока я копила на учебу. Годы в Сити-колледже. Моя дешевая прелестная квартирка на Томпсон-стрит. Моя первая писательская работа (рекламные тексты для «Бонуит-Теллер»). Мой первый опубликованный рассказ-однодневка в жанре социального реализма в «Параллель ревью». Моя первая статья, для «Тудэй», о четырех девочках из разных слоев общества, чьи отцы погибли на войне. Смерть Гарольда Ваннера, оставшаяся почти незамеченной. Моя работа в «Мадемуазель». Моя первая книга.
Делая свои первые шаги в писательской жизни, я не теряла связи с отцом. Он пережил Бивела на двенадцать лет. Под конец он полностью зависел от меня. Сейчас, после стольких часов за бумагами Милдред, он снова мне напоминает мистера Бревурта, несчастного отца Хелен Раск, альтер-эго Милдред Бивел в романе Ваннера. И хотя я понимаю, что литературные герои не могут быть моделями реальных отношений, эта параллель сближает меня с Милдред.
Все эти годы меня преследует вопрос, кем же она могла быть. Она не могла быть умалишенной из последних глав романа Ваннера. Как не могла быть — я это всегда понимала — и бесплотной тенью из незаконченных мемуаров Бивела. Но после того, как я просмотрела ее бумаги и поняла, как разительно она отличалась от той «тихони», которую меня попросил создать ее муж, я с трудом нахожу себе оправдание за то, что помогала ему увековечить этот ложный образ, пусть даже его мемуары остались незаконченными и неизданными.
Я просматриваю документы в последней коробке. Снова письма, адресованные миссис Бивел. Снова бухгалтерия. Я не могу сосредоточиться. Устала. Открываю бухгалтерскую книгу. Редкие записи относятся, похоже, к благотворительному фонду. У меня нет ни сил расшифровывать почерк, ни терпения разгадывать запутанную систему учета. Так что я просто листаю страницы. И ближе к середине натыкаюсь на тонкую записную книжку. Когда я беру ее в руки, на странице остается прямоугольный след. На обложке рукой Милдред написано «На срок». Первые несколько страниц вырваны. На остальных короткие абзацы и одинокие строки, написанные фиолетовыми чернилами. В середине книжки вложен лист дерева. Скорее, призрак листа — прозрачные жилки на бледно-красном остове. Перед фрагментами текста указано время суток. Даже не читая, я понимаю, что это дневник. Почерк гораздо мельче, более корявый и еще более неразборчивый, чем в других документах. Чтобы расшифровать все это, понадобятся дни, если не недели, и я даже не уверена, что у меня получится.
К собственному изумлению, я прячу дневник в своих бумагах и убираю в сумочку. До тех пор мне случалось красть что-либо только раз в жизни, когда я взяла промокашку из комнаты Милдред. И вот, почти полвека спустя, я краду второй раз — и снова записи Милдред. Приходит смутная мысль: совпадет ли промокашка с какой-нибудь страницей дневника?
Но я говорю себе, что это не воровство. Это разговор, продолженный десятилетия спустя. Послание, наконец-то прибывшее по назначению. Эти страницы так долго ждали, чтобы их прочли. Если их вообще можно прочесть.
И все же меня тревожит мое самомнение — чувство, что эти слова адресованы мне. Тревожит, как легко я себя убедила, что имею право на эту книжицу. (Кто знает Милдред лучше меня? Разве я не поделилась с ней собственным прошлым? А раз так, разве мы не связаны некоторым образом?) Меня тревожит сомнение, понравилось бы Милдред, что я взяла эти бумаги. И тем не менее я встаю, благодарю библиотекарей и выхожу из здания на холод, унося с собой дневник Милдред и думая о том, как же здорово будет наконец услышать ее голос.
УТРО
Сильный акцент медсестры почему-то вызывает ощущение, что мой английский неуместен. «Мошно трогать вас?» Едва притронувшись, она обретает уверенность. В ее руках есть властность, какой недостает ее голосу. Как такой кроткий человек может быть таким сильным? Лежа лицом вниз, лбом на предплечьях, я думаю, перевоплощается ли сестра, когда я ее не вижу. Во всяком случае, ее лицо должно меняться от напряжения. Закончив, она накрывает меня простыней, которая сначала раздувается с дуновением камфары, а затем оседает с ароматом, кажется, альпийских трав. Гусиная кожа. «Вот», — шепчет она всегда, прежде чем прошуршать через палату, оставив меня на столе, где я пытаюсь, и порой небезуспешно, стать вещью.
ДЕНЬ
Мне греют одежду перед одеванием. Если бы только я знала раньше об этой роскоши.
УТРО
Малое и все же беспрестанное мучение в постели, полной крошек.
Мигренька.
УТРО
Хорошо вернуться к дневнику после такого долгого перерыва. Одн я скучаю по моим толстым блокнотам Tisseur.
Коробка книг из Лондона. Скоротечная радость: не могу читать. Как будто словам приходится выбрасывать за борт весь смысл, чтобы доплыть со страницы до моих глаз.
ДЕНЬ
Церковные колокола. Ре Фа# Ми Ля. И ракоходный ответ: Ля Ми Фа# Ре. Самый обычный перезвон. (Как и у Биг-Бена?) Архаичный в своей пентатонной простоте, он вобрал в себя большую часть нашего музыкального прошлого: тональная иерархия, симметрия, нарастание, затухание. Но здесь колокол Ми громче + более устойчивый, чем остальные. И легкий бемоль, самого изысканного свойства. Если мотив зова/отклика отражает нашу
