Войдя в швейцарову квартиру, мы сразу увидали большой кофейный стол, за который нас усадили и предложили угощаться. Каждый выпил по две чашки (знала бы тетя!) и наелся сдобных булочек, все было замечательно вкусно. Хозяйка, жена швейцара, была радушна и словоохотлива, а молоденькая племянница, учившаяся на портниху, очень веселилась. Мы бы чувствовали себя вправду замечательно, если бы не тревожились все время, удастся ли нам повидать институт и те удивительные вещи, какие там есть.
Нам до конца не верилось, что швейцарова жена говорила про институт всерьез, но, поскольку она не делала поползновений встать из-за кофейного стола, а все сидела да говорила, мы оробели не на шутку. Кивали и подмигивали кухарке, чтобы она умаслила свою тетю, иначе-то никак не успеем осмотреть все красивые залы, придется идти домой.
Когда же кухарка сказала, что мы, мол, отдохнули и могли бы немножко тут осмотреться, швейцарова жена покачала головой и ответила, что заходить в институт нам не положено, мы ведь дети. Не сумеем держать язык за зубами. Она думала, мы постарше, не такие маленькие.
Кухарка уверяла, что мы будем молчать, она, мол, не сомневается, что нас даже каленым железом не заставишь вымолвить ни словечка.
— Вдобавок думаю, вряд ли им от этого будет польза, — сказала швейцарова жена. — Не знала я, что они такие маленькие.
— Да они в жизни не увидят ничего более полезного, чем то, что найдут здесь, — возразила кухарка. — Стыдно опять же, ведь я обещала показать им место, с которым не сравнятся ни Дворец, ни Национальный музей.
Она едва не плакала, и мы, дети, тоже. По крайней мере, я тогда думала, что мы попадем во дворец, полный прекрасных картин, статуй и фонтанов. Думала увидеть что-то наподобие Львиного дворика в Альгамбре,[46] изображенного в альбоме, который всегда лежал на столе в морбаккской гостиной, и оттого была очень разочарована. Теперь-то я знаю, Каролинский институт не что иное, как учебное заведение для тех, кто собирается стать врачом. Но вчера, когда пришла туда, я понятия об этом не имела.
Швейцарова жена была настроена весьма решительно и, по-моему, нипочем бы не уступила, не предложи племянница показать нам хотя бы лекционные залы. Там ведь ничего опасного нет.
На это она в самом деле согласилась, однако же предупредила, что, кроме лекционных залов, мы ничего больше не увидим.
Вторник 25 марта, Благовещение
(Нынче мы с тетей ходили в Католическую церковь, и там тоже случилось кое-что необычное, но сперва надо досказать про Каролинский институт.)
Мы заходили в большие залы с кафедрами, скамьями и черными досками. В общем-то, ничем не удивительнее народной школы в Эстанбю у звонаря Меланоза, только помещений намного больше и сами помещения куда просторнее, нежели в школе.
А на Альгамбру ни капельки не похоже. Кухарка, видимо, заметила, что мы разочарованы.
— Погодите маленько, ребятки! — сказала она. — Самое диковинное еще впереди.
В одной из зал на скамье лежала целая кипа красочных иллюстраций. Вот когда кухарка разошлась по-настоящему. Прислоняла их одну за другой к черной доске и сообщала, что на них изображено. И скелет, и сердце, и круг кровообращения, и нервная система, и органы пищеварения. Большие, превосходные иллюстрации, я бы с удовольствием их рассмотрела, если бы все это время не ждала увидеть мраморные залы и фонтаны.
Весьма поспешно кухарка положила иллюстрации на прежнее место.
— Н — да, это сущая чепуха, — сказала она слегка возмущенно. — Поглядели бы вы на те, что этажом выше. Но туда нам нельзя.
Она умоляюще поглядела на свою тетушку, но безрезультатно: придется нам удовольствоваться лекционными залами.
— Каждый день буду сгорать со стыда, — снова повторила кухарка, — обещала ведь, что здесь лучше, чем во Дворце и в Национальном музее.
Племянница твердо держала нашу сторону. Сказала, жалко, мол, что дети, такие самостоятельные, не увидят ничего вправду стоящего. И уйдут отсюда в полной уверенности, что Каролинский институт ничем не отличается от обычной начальной школы.
Упоминание о начальной школе явно подействовало. Швейцарова жена, судя по всему, решила, что для ее учреждения будет позором, если Элин, Аллан и я не увидим ничего из диковин, которые здесь имеются. Твердой рукою она взяла большую связку ключей, которые носила с собой, и отперла дверь на второй этаж.
Теперь мы увидели изображения всяческих уродливых членов и деформированных тел вкупе с зарисовками всевозможных болезней вроде рака, и оспы, и жутких сыпей, гнойников и язв.
— Ну как, ребятки, разве не замечательно и не диковинно? — спросила кухарка. — Это вам не то что сидеть в театре.
— Да уж, тут все по-настоящему, — сказала швейцарова жена. — Так оно выглядит в жизни. Другое-то просто игра.
Теперь ей так же, как кухарке и племяннице, не терпелось все нам показать. Она прямо-таки боялась, как бы мы не прошли мимо какой-нибудь диковины.
Когда мы вошли в помещение с множеством шкафов и полок, уставленных маленькими и большими стеклянными банками, швейцарова жена сказала:
— Глядите! Догадайтесь-ка, Сельма, что это. Верно, ребенок о двух головах.
— А этого вот уродца в банке вытащили из человеческого желудка, — вставила племянница.
Затем нам показали гипсовые слепки косолапых ступней и подагрических рук.
— Будь я мужчиной, могла бы стать доктором и приходила бы сюда каждый день, — сказала кухарка.
Напоследок нас привели в чулан на чердаке, где шеренгой выстроились скелеты. Один до того высокий, что мы даже спросили, человечий ли он.
— Конечно, человечий, — отвечала швейцарова жена, — это скелет женщины по прозвищу Длинная Лапландка. В свое время о ней очень много говорили.
Когда мы спустились с чердака, я так устала, что предпочла бы ничего больше не смотреть. Но кухарка сказала, что теперь нас ждет самое интересное. И находится оно внизу, в подвале.
Тут она обернулась к своей тете и, понизив голос, спросила:
— Нынче есть несколько штук?
— А как же, — отвечала та, — есть несколько, разумеется. Немного, всего-то четыре. Может, ты одна туда спустишься? Зрелище вообще-то не для детей.
Однако кухарка сказала, что коли мы видели все остальное, то должны увидеть и это. Потому что такое никогда не забудешь. И славная швейцарова жена уступила.
Она повела нас вниз по подвальной лестнице, но оттуда тянуло такой отвратительной вонью, что мы остановились как вкопанные.
— Они под водой лежат, — сказала швейцарова жена, — только сохранить их свежими все равно невозможно. Трупный запах нипочем не истребишь.
