Дамы-медики этого сделать не захотели. Высоких мотивов их вредные для больного действия не содержали, они просто не боялись творить зло. Подобно властям города Озёры, они моментально поняли «незащищенность», я имею в виду высокую, партийную, их больного. А не имея бронированной и устрашающей защиты могучей партии, поэт Ал. Соболев превратился в их глазах в самого обычного еврея. В такого, за какого никто никогда с них не взыщет, что бы они ни напридумывали. Вот почему они попытались затолкать поэта Ал. Соболева в ту очередь, куда в условиях коммунистической диктатуры не посмели бы поставить даже самого рядового инструкторишку райкома. Оберегать талант? Ну, повторяю, чтобы так думать, надо иметь, чем думать.
Итак, вместо «Срочно в операционную!» руководящие медики поликлиники 2-й ЦРБ задумали подержать Ал. Соболева от нее на расстоянии, сунуть в хвост очереди на мед-обслуживание больного с постоянно нарастающей угрозой кровотечения.
А тогда сам собой оформляется вывод: намеренное, умышленное лишение такого больного срочной медицинской помощи должно приравниваться к сознательному покушению на его жизнь, в чем я их и обвиняю. Может быть, кто-то подумает, что я, разволновавшись, спрашиваю лишнее? Ничуть не бывало! Знаете, когда подошла та самая очередь, в которую поставили Соболева в том «распределителе-сортирователе»? Примерно через семь месяцев! Мы уже давно вернулись из больницы, где Александру Владимировичу была сделана операция, когда раздался звонок из «распределителя»: «Приходите за направлением, есть место». Я не хотела самым худшим образом думать о врачах, пославших Соболева в тот распределитель, но вынуждена. Что же это такое они понаписали в выписке из истории болезни, как охарактеризовали болезнь и степень ее опасности для больного, что его пригласили на операцию спустя более чем полгода!.. Так имею я право обвинить их в покушении на жизнь поэта Ал. Соболева?!
...Покинув тогда «распределитель», мы вышли на улицу не в самом светлом расположении духа. Александр Владимирович поругивал врачей, сюда его пославших, он не знал, в сколь опасном положении пребывает, а я шла рядом, оцепеневшая от страха и безысходности, с одной сверлящей мозг мыслью...
Сам больной. Александр Владимирович, позвонил в институт проктологии. Говорил с заместителем директора по научной работе. Визитная карточка поэта сработала моментально и безотказно. Его пригласили явиться немедленно. Мы поехали.
...А теперь попытайтесь представить себе врача приемного отделения института, который вызывающе нагло ухмыляется вам в лицо. вам. кого видит впервые. Насмешливо, с издевкой очередная медицинская дама объявила: можем поместить только в шестиместную палату, иных у нас нет. Я попросила Александра Владимировича выйти и объяснила, почему необходима одноместная палата, почему я должна находиться с ним вместе, попросила учесть его заслуги перед страной... С таким же успехом можно было распинаться перед железобетонной глыбой. «У нас нет одноместных палат». - твердила она. И в который раз приходится мне повторять: это была ложь. Тот же проктолог Б., что обнаружил рак. при случайном с ним разговоре удивился: «Но у них есть отличные палаты, одноместные, вроде гостиничных номеров». «Есть, да не про вашу честь». - гласит народная пословица. Кому оказывалась такая честь? Разные категории избранных называть не берусь, но одну знаю доподлинно: те. кто хорошо оплачивал и предоставленное помещение, и медицинские услуги (это при общем бесплатном медобслуживании). Почему так уверена? Скажу в своем месте.
Ни с чем мы вернулись домой. В моей голове гвоздем сидела мысль о ежечасной опасности проявления болезни. Лишив Соболева медицинской помощи, врачи из его поликлиники услужливо предупредили меня «о большой вероятности внезапного кровотечения - ткани уже были сильно разрушенными». Мое тогдашнее состояние можно сравнить разве что с состоянием человека, которому положили в карман мину, объяснив: может сработать в любое время. Когда? Неизвестно...
И неотвязно в голове вопили вопросы: куда деваться? Где искать медпомощь? Отвечать на эти вопросы надлежало мне, мне одной. Александр Владимирович и не подозревал, какая новая беда обрушилась на его голову. Я же оказалась между двух огней: с одной стороны, должна была скрывать от него его болезнь, с другой - добиваться излечения этой болезни в обстановке медицинского террора. Не то слово? То самое: врач, отказывающий в помощи больному, - преступник, иного мнения быть не может.
Все еще не веря в неудачу, постигшую нас в НИИ проктологии, я не сумела догадаться, что встреча, оказанная нам врачом приемного отделения, - всего-то верхушка айсберга. Посему и попыталась связаться по телефону с руководством НИИ. В первый раз заместитель директора по научной работе был любезен. А потом... тщетно добивалась я повторного разговора с ним. Он превратился для меня в человека-невидимку: постоянно отсутствовал на месте - был «сейчас очень занят», «на обеде», «вызван к директору», «уехал в министерство» - похвальный по разнообразию ассортимент уверток. Он помог мне провести мысленно связующую нить от руководства НИИ до приемного отделения: предложив неподходящие условия стационирования, НИИ таким образом захлопнул перед Соболевым дверь.. По своей воле или по злому наущению? Трудно предполагать озлобленность к человеку, с которым встречаешься впервые и не знаешь о нем ничего, кроме доброго... Значит, заработало «телефонное» право, проще - телефонный сговор. А так как о болезни Соболева нигде, кроме его больницы, и не знали, то соответствующий «сигнал» мог раздаться только «оттуда».
Я чуточку ошиблась: опередивший наше появление в НИИ проктологии звонок прозвучал, приходится предполагать, не «оттуда», а из Министерства здравоохранения или по поручению этого министерства.
Чем и как сумел взбесить поэт Ал. Соболев высоких чиновников из Министерства, что они включились (или возглавили?) в охоту за ним, обкладывая, словно особо вредного волка, красными флажками со всех сторон?
В оправдание придется сказать об одном неудобном для негодяев и жуликов всех мастей свойстве характера Соболева, в прошлом журналиста, - говорить правду. Даже если она кому-то невкусна, встает поперек горла. Говорил он правду без страховки, без оглядки, не раздумывая над тем, чем это может для него обернуться.
«Тяжелые вы люди, - сказала как-то с упреком-похвалой моя мама, - кому она нужна, ваша правда? Так от вас все люди разбегутся».
«Дрянь убежит, человек - останется», - невозмутимо парировал зять. Он не хотел учитывать, что за пределами квартиры правду говорить в СССР - чрезвычайно опасное занятие, для еврея - вдвойне.
