Пока я ожидала заключения гистопатологов. Надеялась, конечно, как же иначе?.. Будто сейчас передо мною строчка на бланке, ее-то одну я и запомнила: «...раковые клетки с ороговениями»... Не испугалась, застыла от ужаса...
А потом были тридцать сеансов радиологической терапии. С тяжелыми, почти неизбежными при этой тяжелейшей процедуре ожогами горла. Одно лишь смягчало впечатление этих дней - встреча с изумительным человеком и врачом, выполнявшим эти процедуры, милейшей женщиной, доброты и мягкости - редкостной. Ласковая улыбка, ласковая речь этой женщины в отделении радиологической терапии в Сокольниках оставались неизменны, приветливость - обязательной, заботливость в лице и голосе - постоянны. Конечно, не в ее силах было изменить воздействие «пушки» на больного, но стрессовое состояние ей удавалось снимать даже у такого непростого человека, каким был Соболев. Стыжусь, что не запомнила ее имени. Но благодарна ей всегда. За человечность.
Пройдя курс радиологических процедур, обретя прежний свой голос, Александр Владимирович вынужден был заняться лечением не покидавшего его все это время недуга, что «исцеляла» молодая невоспитанная особа в белом халате. Осталось загадкой, почему она не настояла, как положено врачу, на обследовании ее больного проктологом. Настояла я. Проктолог Б., завотделением, принял Соболева «приватно»: без врачебной карты, а главное - без совершенно необходимой для такого обследования подготовки. Ограничился, по сути, внешним осмотром. «Ничего угрожающего, - сказал мне по телефону, - давний геморрой, надо подшить. И всё». Мы , отнеслись к заключению очень опытного врача с полным доверием... И вздохнули с облегчением... Увы, преждевременно. Было это весной. А осенью того же, 1983 г., когда Александр Владимирович все же, опять-таки по моему, а не лечащего врача настоянию, обратился к Б., соответственно подготовившись к обследованию, тот же Б. ошарашил его, сообщив, что у него нехороший полип, который необходимо срочно удалить, а мне - нет, это мне не показалось - равнодушнейшим голосом сказал по телефону: «У него обширный рак прямой кишки». Он не пригласил меня к себе, чтобы подготовить к «прекрасной» вести, смягчить ее воздействие; нет, он нанес мне удар, смею думать, удар рассчитанный или, что для врача не лучше, - удар бездушный. А если бы я лишилась чувств?!
Александр Владимирович стоял рядом со мной, внимательно смотрел на мое лицо, он был уверен: услышав что-то плохое, я не смогу скрыть этого. Смогла: страх испугать его оказался сильнее страха от услышанного, от беспощадного грубого удара врача. Удар не сбил меня с ног. Выдержала. Помню, как внутри все сжалось, как отхлынула кровь от лица. Но, Боже, откуда у меняло стало сил спросить: «Вы сможете сделать эту операцию?» Последовал второй удар: «Нет, мы таких операций не делаем. Обратитесь в специальное учреждение». Он бесстыдно, для врача - преступно, солгал мне тогда.
Не успев передохнуть от «покорения» одной вершины, приходилось готовиться к немедленному новому «восхождению», в конце которого ужас и безысходность рисовали мне могильный холм...
И никогда не забыть мне того состояния одиночества, затравленности, страха за дорогого мне человека, какие пережила после разговора с хирургом Б. Он повесил трубку, даже не посоветовав, что предпринять, куда обратиться, будто раковая болезнь - дело обыденное, подобно покупке молока - обращайся в первую попавшуюся на глаза торговую точку... «Какие специальные учреждения? Где они? С чего начинать? - сверлило в голове. - А медлить нельзя, начинать надо немедленно - болезнь съедает организм».
Заметалась душой, словно зверь в клетке... А почему? Любого гражданина с онкологическим заболеванием и рядовая больница не оставляет без опеки, пока не поместит в нужное лечебное учреждение. Без неуместной скромности можно считать, что поэт Ал. Соболев вправе был рассчитывать на чуть большее внимание - хотя бы благодаря своей бесспорной одаренности, из-за уже имеющейся пожизненной инвалидности.
Дело прошлое, но медики одной из известных столичных больниц, 2-й Республиканской, к которой Соболев был прикреплен, отнеслись к нему тогда отвратительно, преступно. Мне постоянно казалось в то время, вероятно, интуиция подсказывала, что они словно оплетают моего супруга малозаметной, тоненькой, но зловещей паутинкой, как паучок мушку, окидывая при этом меня, явную помеху, свидетеля, холодными недобрыми взглядами. Не могу объяснить, как именно ощущала я их недоброжелательство, но оно присутствовало у каждого врача.
Они гоняли Александра Владимировича по кабинетам. Появился на свет исчерпывающий, следовало полагать, анамнез. Я наблюдала за их хлопотами, еще не подозревая подвоха - не то у меня было состояние, чтобы быть чрезмерно бдительной, как в неприятельском окружении. Решила, что происходит необходимая подготовка для устройства больного в соответствующее заболеванию лечебное учреждение — институт или больницу. Доверчиво предполагала: врачи позаботятся и похлопочут в направлении о моем обязательном присутствии возле больного.
В какую медтрущобу получил поэт Ал. Соболев направление, я поняла, посетив вместе с ним некий межрайонный распределитель такого рода больных. Впечатление - жуткое! Небольшое полутемное помещение с низкими потолками. Почти давка от скопления больных. Три часа ожидания. Врач, усталый и до отвращения равнодушный - казенный писарь, не поднимая глаз на подсевшего к его столу «следующего», поставил «на учет» и «на очередь», что означало: ждать, где и когда появится место. Ждать раковому больному?! Да, именно раковому больному из-за специфичности заболевания. Но возможно ли?! Ведь хирург, он же зав. отделением Б., заявил: рак обширный («полип» плохой), он может дать внезапное кровотечение... Чего же ждать? И допустимо ли в таком случае ждать?..
Знало ли руководство поликлиники, сочиняя направление поэту Ал. Соболеву в общедоступное медзаведение, что оно собой представляет? Будем считать, что по «разумности» своей, сдобренной безответственностью, малоповоротливые от излишней тучности дамы об этом понятия не имели. Но то, что из такого распределителя сразу на операционный стол не попадешь, смею утверждать, им было доподлинно известно. Значит, они вполне сознательно направили несимпатичного им пациента туда, где срочной помощи, в которой нуждался, он получить не мог, где его поджидала дополнительная нервотрепка. Просто тупик...
Тогда возникает вопрос: какие архивеские аргументы помешали руководству поликлиники проявить истинную заботу об авторе «Бухенвальдского набата», заблаговременно поинтересоваться, куда они его довольно поспешно спроваживают. Я не оговорилась: поспешно спроваживают. Имея достаточное профессиональное представление о степени болезни Ал. Соболева, они старались поскорее спихнуть его с глаз долой. Куда? А куда попало, лишь бы от ответственности подальше. Могли, должны были поступить иначе? Конечно! Не рядовая больница. И если бы глава поликлиники или главный врач больницы созвонились, скажем, с институтом проктологии или с иным сколько-нибудь приличным медицинским учреждением, сообщили озабоченно, что с поэтом Ал. Соболевым приключилась такая беда, вряд ли кто-нибудь в ответ послал их к черту. Песня-то жила и в душах, и «в печенках» всех и каждого, а это - факт немалозначительный. Тут, пожалуй, никаких других «регалий» не потребовалось бы от пострадавшего, не понадобились бы и «протекции».
