Ознакомительная версия.
– Дмитрий Николаевич, мой искренний друг, мне особенно рекомендовал вас. Душевно желаю познакомиться с вами. Я сам симбирский дворянин, а потому ваш покорный слуга и прошу вашего покровительства!..
После обыкновенных возражений на подобные приветствия он коснулся в расспросах моей прежней службы. Хвалил моих предшественников Жмакина и Загряжского; о последнем жалел очень и под конец прибавил:
– У меня в Симбирске есть два имения в разных уездах, и особенно ими никто не управляет. Я иногда бываю сам там, наездом. Но поверхностно заведует ими старший управляющий имением княгини Вяземской, последняя станция пред Симбирском. Я напишу к нему, чтобы в проезд ваш он явился к вам. Взгляните добрым оком на старика. Он человек добрый, но немного крутенек с крестьянами, и они иногда на него даже жалуются, а потому я особенно его поручаю вашей милости!
Я отвечал, что, конечно, готов все сделать для него угодное, но чтобы это было только вполне согласно с законом и справедливостью. Дашков сказал:
– Более и не требую. Знаю, что, видя во мне помещика, вы тоже будете видеть и министра.
– Юстиции! – прервал я, – и в этом отношении ваше, высокопревосходительство, я уверен, отдадите должное мне одобрение!..
На этом мы расстались весьма приветливо. На другой день Жмакин сказывал мне, что Дашков, увидевшись с ним, сказал:
– Ну, Блудов дал теперь в Симбирск настоящего губернатора!
Ужасно не понравилось мне одно обстоятельство во время посещения Дашкова: это то, что, когда я вышел от него, камердинер, провожая меня до лестницы, отворив двери, ровно шесть раз сказал:
– Поздравляю ваше превосходительство с монаршей милостью! – Я благодарил судьбу, что захватил с собой деньги: ему дал 25 рублей, а швейцару за такое же приветствие – 5 рублей.
От Дашкова поехал я прямо к князю Меншикову, который на сей раз принял меня не по-прежнему, но – как служащего чиновника – холодно и гордо, обратясь ко мне с указаниями на корабельные леса в губернии.
В пятницу утром, в мундире, был я у Перовского, прося его представить меня князю Волконскому, а вместе с тем снабдить меня нужными наставлениями относительно удельных крестьян. Перовский объявил, что у князя умерла накануне внучка, по каковому случаю он даже и его не принимает к себе, а взялся доложить только о моем намерении представиться. Насчет удельных крестьян просил принять под особое покровительство их дела и в особенности тамошнего управляющего удельной конторы, коллежского советника Бестужева, рекомендуя его как отличного и усердного чиновника, благородно мыслящего человека, которого он вполне знает и на которого совершенно полагается.
– Он явится к вам по моему приказанию, – сказал Перовский, – и будет просить ваших наставлений и руководства, в которых прошу вас и я лично ему не отказывать, а также дозвольте мне иногда самому прямо и откровенно относиться к вам!
Когда я явился к министру двора, то он, князь Волконский, усадил на диван с собой и продержал меня ровно час, разговаривая о прежней моей службе, и разными подробностями, относящимися до нее, показал, что меня знает. Между прочим выразился, что очень рад, что судьба ставит нас в близкие сношения! (?). Но сколько ни порывался я спросить его приказаний или наставлений, относящихся к делу, т. е. до удельных крестьян, – не мог добиться ни одного слова! Наконец встал, пожал мне руку и, поцеловав меня, пожелал счастливого пути. Тем и кончилась моя аудиенция!
Из Петербурга выехал я 17 марта.
Вышеизложенные подробности укажут впоследствии характеры лиц, с коими я встретился на поприще сей важной службы моей, и что значат ложные слова случайных людей.
Въезд губернатора в Симбирскую губернию. – Симбирск. – Выезд на ревизию в губернию. – Крестьянский бунт на меже. – Майор Э. И. Стогов. – Жандармы и отношения к ним губернатора. – «Секретная инструкция». – Граф Строганов. – Бенардаки. – Основание его богатства. – Бурлаки и вопрос о паспортах.
В Симбирскую губернию я въехал 29 марта. Вода ливнем стекала с гор, земля во многих местах обнажилась, а по дороге черноземная грязь так затягивала полозья, что я на первой станции Симбирской губернии, несмотря, что в экипаж мой впрягли восемь лошадей, принужден был его оставить, приказав его поставить опять на летний ход, а сам, пересев в розвальни[439] со слугой, в одном теплом сюртуке и вицмундире потащился далее, а через две станции прибыл в первый город Симбирской губернии – Ардатов.
Тут и слуха не было еще о смене прежнего губернатора и о моем назначении. Остановясь на постоялом дворе, я послал просить к себе городничего, который, явясь ко мне, самым подозрительным образом на меня поглядывал, и казалось, что он подозревал во мне самозванца! Как скоро это недоразумение объяснилось, он тотчас предложил мне для отдыха перебраться на его квартиру, – ибо действительно та, которую мне предоставила судьба на первых порах в моей губернии, была очень неудобна, а в особенности грязна, – на что я с благодарностью изъявил свое согласие, тем более что кроме отдыха я хотел пробыть в этом городе один день для осмотра казенных заведений, а более всего расспросить кое-что касательно начатого уже обращения казенных крестьян в удел. Попросив городничего, прежде чем ехать к нему на квартиру, свезти меня в городскую больницу и тюрьму, мы вышли на крыльцо, и, когда подъехал его экипаж, я подумал, что он надо мной смеется или должен быть весьма странный в своем образе жизни: я увидеть в первый раз тарантас[440] – экипаж, о котором и понятия не имел!..
Признаюсь, первая встреча с общественными заведениями, тюрьмой и больницей не совсем меня порадовала, а расспросы о средствах к улучшению этих заведений меня еще более огорчили. Но зато другой предмет, именно переход крестьян в удел, меня успокоил.
В самом Ардатове целая слобода населена бывшими казенными, а теперь удельными крестьянами, и они не только не огорчились переменой своей участи и названия, но, казалось, еще более были довольны оным, ибо с самой первой минуты перехода они заявили свои претензии на соседние участки как к городу, так и к местным помещикам, и новое их начальство крепко обнадежило и уже принялось за них хлопотать… На другой день явился ко мне исправник и подтвердил те же сведения касательно уезда, с оговоркой, что там крестьяне более толкуют о своем перевороте и что по сие время находятся в чаду своего превращения…
Не доезжая двенадцати верст до Симбирска, совершенно на ровном месте часу в первом ночи наехали на экипаж, вполовину опрокинутый в воду, которая потоком стремилась через дорогу и через мост. На последнем стоял человек по колена в воде и, держа лошадь под уздцы, кричал нам, чтобы мы держались другой стороны дороги, ибо собственный экипаж свидетельствует, что здесь рытвина и что он едва-едва не утонул, а теперь ждет помощи из дер. Баратаевки, куда он послал верхом своего ямщика. Возница мой, следуя совету, взял влево, и мой тарантас немедленно стал в pendant другому экипажу, т. е. набок в рытвину, зачерпнувши кузовом воду. Чиновник мой Брянцев,[441] ехавший со мной, еще накануне жаловавшийся на большую головную боль, спал. До моста оставалось саженей пять, но вода в этом месте с такой силой неслась, что я не решился перейти, а, боясь быть снесенным и как я ни желал сохранить свое инкогнито до самого города, принужден был приказать своему ямщику, чтобы он, отпрягши осторожнее лошадь, скакал бы в деревню и собрал там мужиков, чтобы шли скорее вытаскивать губернатора. Тут проснулся и Брянцев мой, у которого от холода и, вероятно, от усилившейся болезни открылся бред, и, не постигая, где мы и что с нами, начал вертеться с боку на бок, нести всякую ахинею и непременно требовал, чтобы его выпустили вон. Как ни убеждал его оставаться в покое, принужден был вступить в единоборство и еле-еле удержал его в экипаже. Таким образом более часу проваландались мы, рискуя ежеминутно выкупаться: стоило коренной лошади дернуть, и наш тарантас тотчас бы опрокинулся в воду. Наконец, показались, верховых и на санях, человек 30 крестьян, и начались нескончаемые крики, толки, кончившиеся тем, что от тарантаса до моста установили до шести саней без лошадей и я по импровизированному мосту, перескакивая с одних саней на другие, добрался до последних – запряженных, где, усевшись на днище, торжественно был ввезен на кляче в Баратаевку. Товарища моего вынесли на руках и потом точно так же привезли в деревню. На другой день в городе происшествие это разгласилось, и князь Баратаев, владелец этой деревни, приветствовал меня русским каламбуром:
Ознакомительная версия.
