Однако маловероятно, что через двадцать лет обвинители просто переписали для своего иска старую комедию Аристофана. Тогда судебное разбирательство могло бы свестись к сличению текстов. По всей вероятности, некоторые факты и мало изменившиеся с годами обстоятельства жизни философа Аристофан не выдумал или не совсем выдумал. Хотя и изобразил только их формальную сторону. Да и ее довел до гротеска.
Отцы и дети (древнегреческий вариант)
Главный герой «Облаков» – некто Стрепсиад – типичный, по всей видимости, житель Афин, в котором многие горожане могли узнать себя. Он не богач, но вполне обеспечен и мог бы жить и радоваться, но страдает от двух бед. Первая – непрекращающаяся война с лакедемонянами (спартанцами), которая наносит вред сельским угодьям, видимо, ему принадлежащим, и из-за которой срываются торговые предприятия, в коих он, видимо, имеет какую-то долю. «Да, – наверное, вздыхали во время представления многие зрители, – беда с этими спартанцами! Хоть бы и они, и их Пелопоннес (полуостров, на котором находится Спарта) провалились куда-нибудь в Тартар!» Но есть у Стрепсиада беда и похуже: Фрасибул, сын-бездельник, которого ничто на свете не интересует, кроме скачек, и который все отцовские денежки спускает на лошадей и конскую сбрую, да еще и в долг берет от отцовского имени, чтобы оплачивать свои увлечения. Услышав где-то, что у Сократа можно научиться в числе иных премудростей и хитрой науке не платить по долгам, Стрепсиад напрашивается к нему в ученики. А затем, убедившись в своей неспособности постичь ее, устраивает в «мыслильню» (так называется сократовская школа) сына – лодыря и транжиру Фрасибула. Из краткого изложения комедии видно, что посвящена она, в общем-то, «вечным ценностям». Если в этой истории заменить лошадей автомобилями, а кредиторов – банковской ипотекой, то к сетованиям Стрепсиада кроме афинян могли бы, наверное, присоединиться и многие наши современники.
Фрасибул, пройдя курс в «мыслильне», обнаруживает умение ловко находить прорехи в кредитных договоренностях и благодаря этому уклоняться от выплаты долгов. Таким образом, кстати, цель обучения оказалась достигнута. И если Сократ взял с Фрасибула и Стрепсиада деньги за учебу, то честно их отработал. Правда, попутно Фрасибул научился презирать окружающих, в том числе родного отца. Именно за это, а вовсе не за мошенничество помирившиеся в конце концов Стрепсиад и Фрасибул поджигают «мыслильню», которая сгорает вместе со всеми обитателями и учебными пособиями.
Некоторые исследователи творчества Аристофана обратили внимание на сходство сюжета «Облаков» с анекдотом, который рассказывали об известном софисте Протагоре (490–420 гг. до н. э.) и его ученике Эватле. Будто бы они сговорились, что Протагор за кругленькую сумму научит Эватла выигрывать судебные тяжбы, но с условием, что тот заплатит Протагору, только когда убедится, что обучение оказалось полезным, то есть после того, как действительно начнет выигрывать тяжбы. Однако, закончив обучение, Эватл не стал участвовать в судебных тяжбах. Как следствие, он считал себя свободным от уплаты за учебу. Протагор, однако, решил любым путем получить свои деньги и сам подал на своего ученика в суд. Как всякий софист, он рассуждал так: «Каким бы ни было решение суда, Эватл должен заплатить. Он либо выиграет свой первый процесс, либо проиграет. Если выиграет, то заплатит по договору, если проиграет – по решению суда». Но Эватл выдвинул в ответ собственный афоризм: «Ни в том ни в другом случае я не должен платить. Если я выиграю, то я не должен платить по решению суда, если проиграю – то по договору».
Но не стоит думать, что Аристофан просто перепутал Протагора с Сократом. Видимо, в «мыслильне», если она существовала, Сократ разбирал с учениками и способы составления и опровержения софистических доводов. Просто Аристофану смешнее казалась первая фаза обучения. А вместо второй он заставлял своих персонажей драться, браниться и сыпать непристойностями. Да и посетители афинского театра наверняка больше ценили такой юмор.
Между прочим, Протагор и Сократ (это показано в одном из сочинений Платона[5]) встречались, спорили на философские темы и разошлись, не придя к единому мнению, но проникшись уважением друг к другу.
Школа Сократа, если верить Аристофану, находится непосредственно в его доме. Во всяком случае Сократа можно застать здесь в любое время суток. Здесь же ночуют и все его ученики, причем страдают от клопов и блох, но ни за что не сходят в баню и не постирают одежду. Более того, большинству учеников по неизвестной причине даже на свежий воздух лишний раз выходить запрещено. Питаются они скудно, а если и убегают из «мыслильни», то голыми. Очевидно, подразумевается, что корыстный учитель обирает их до нитки. Двор уставлен различными приборами для наблюдений за небесными светилами – вероятно, приспособлениями для определения угловых расстояний. Здесь же можно видеть результаты вычислений длины блошиного шага (Сократ и его ближайший помощник просто измерили отпечатки, оставленные блохой на мягком воске: не так-то и глупо, если разобраться). Кроме того, мы узнаём со слов одного из учеников, что Сократ долгое время изучал, какой частью тела комары издают писк. (Нетрудно догадаться, какой вывод приписывает Сократу Аристофан.) Сообщается также, что драматург Еврипид приносит в «мыслильню» свои трагедии, чтобы с помощью Учителя поправить их слог.
Все это, конечно, юмор, к тому же слишком щедро, как водится в комедиях Аристофана, приправленный непристойностями. Но если приглядеться к пьесе повнимательнее, то помимо очевидных глупостей, вставленных для того, чтобы повеселить простых зрителей, мы увидим, что в «мыслильне» изучают астрономию, зоологию (точнее, энтомологию), филологию (стихосложение), а также юриспруденцию и судебную риторику.
Между прочим, спустя двадцать лет Сократ решительно отрицал, что когда-либо занимался подобными исследованиями.
Сократ далеко не первый древнегреческий мыслитель. До него было немало мудрецов (подлинных и мнимых). Имена Пифагора (570–490 гг. до н. э.), Гераклита (544–483 гг. до н. э.), Демокрита (460–370 гг. до н. э.) до сих пор на устах даже у тех, кто туманно представляет себе, чем эти люди занимались. Но их всех принято называть одним термином: досократики[6]. Тем самым подчеркивается роль, которую Сократ сыграл в истории не только философии, но и мировой науки в целом. До него философами считались все, кто размышлял о природе нашего мира и пытался сформулировать законы, которые им управляют. Но сегодня мы понимаем, что Пифагор был скорее математиком, заложившим основы этой науки, и одновременно теоретиком только-только складывавшегося музыкального искусства, а Демокрит, впервые высказавший идею об атомарном строении мира, стал «отцом физики». До Сократа строгой границы между философией и другими науками не существовало. Считалось, что мир можно объяснить с помощью цифр, музыкальной гармонии и исследования движения атомов, а пути человеческого мышления и Божье творение одинаково постигаемы в рамках математических теорем или законов физики. В те времена этот подход считался вполне оправданным, поскольку большинство наук, особенно теоретических и умозрительных, находились в зачатке, глубоких специальных знаний не требовали и мудрец мог одновременно заниматься ими всеми, а заодно и практическими опытами, построенными на эмпирических наблюдениях и экспериментах.
Даже Аристотель (384–322 гг. до н. э.), который жил на два поколения позже Сократа и был учеником Платона, то есть в плане преемственности мог считаться внуком Сократа, занимался практически всеми науками: и политологией, и эстетикой, и биологией, и математикой, и медициной. Недаром его называли «отцом всех наук». Но хотя он внес немалый вклад в каждую из них, помнят его в первую очередь как философа, который развивал методы и идеи не Пифагора или Гераклита, а Сократа и Платона.
Сам Сократ откровенно признавался, что легко может ошибиться в счете, ничего не понимает в атомах, а многие передовые для его времени астрономические идеи (например, о том, что Земля обращается вокруг Солнца) кажутся ему полнейшей ерундой. Но со свойственным ему ироничным самоуничижением он тут же охотно соглашался, что такое отношение к «чужим» сферам деятельности, скорее всего, объясняется его же невежеством. Однако в том, в чем он считал себя по-настоящему сильным, он никогда ни перед кем не отступал, насколько бы прославленным мудрецом ни был его собеседник (например, Протагор). Так что даже если «мыслильня» в какой-то период жизни Сократа и существовала, суть его деятельности была, конечно, не в вычислении длины блошиного прыжка и не в наблюдении за облаками и звездами.
