которая под прозрачными волнами напоминала кожу — как будто раскачивалось бедро спящей женщины.
Он велел мальчикам взять шлюпку и осмотреться на пляже.
— Если встретишь фрицев, ты знаешь, что делать! — крикнул он Гиги, который любил эту игру. Затем спустился вниз, чтобы налить себе выпивку, снова поднялся и огляделся вокруг, пытаясь засечь тени акул-мако.
Он знал, что всё отбрасывает тени: облака затемняют поверхность воды, а в ней скрываются длинные, худые сарганы, скользящие серебристыми линиями против течения, и огромный тунец, проплывающий под его лодкой, будто чудовище. У слов тоже имелись тени, которые можно было почувствовать задолго до того, как сами слова тебя настигали. Была тень и у любви, и у него самого — тоже.
С тех пор как он был мальчишкой, в нем жили эмоции, которые могли проникнуть в душу и оставить его почти бездыханным. Иногда они приходили так быстро, из ниоткуда, что он начинал бояться происходящего внутри себя, ужасного превращения одного чувства, с которым можно было справиться, в другое, более ужасное, с которым справиться невозможно.
Все больше и больше в последнее время он чувствовал, как темное пространство сгущается в нем, угрожая надломить его дыхание. Но он не сдавался и не сдастся, покуда хватит сил. Однажды в мае 1936 года он был один на «Пилар», когда по дороге из Гаваны в Ки-Уэст неожиданно налетел ветер. Бурлящие волны накрыли нос корабля, а пена, которая снова и снова обрушивалась на него, была белой и пугающе холодной.
Стояла ночь, которая, казалось, бросив якорь, растянулась сквозь время. Его компас вылетел из рук и утонул. Он не мог покинуть корму, чтобы проверить запасы топлива или посмотреть, сколько воды натекло в трюм. Он даже не знал, где находится, пока серая лапа рассвета не рассеяла тьму. Но все стало еще хуже, потому что теперь он ясно видел, что противостояло ему и его маленькой лодке.
Рассвет превратился в утро, ветер ревел, а волны наваливались бетонными стенами, о которые можно было разбиться. Наконец, где-то после полудня, он добрался до края шторма и оказался на свободе. На самом деле он был ближе к дому, чем думал, и вскоре уже увидел гавань Ки-Уэста. Он был выжат и истощен, но, с другой стороны, неимоверно горд от осознания того, что преодолел такие трудности и благополучно привел лодку к берегу и себя вместе с ней. Он прошел через это.
Иногда тени сгущаются, когда находят тебя. Одни штормы скрывают в себе другие, еще более темные и страшные. Но даже тогда можно выйти из них и увидеть знакомый берег. А потом поднять взгляд и осознать, что как-то, каким-то неведомым образом ты нашел дорогу назад.
Наступил декабрь, а с ним и первая годовщина нападения на Перл-Харбор. Бомбы порождали новые бомбы. Соединенные Штаты только что совершили налет на Неаполь. ВВС Великобритании бомбили Нидерланды. Японские эсминцы захватили американский крейсер «Нортхэмптон» у Гуадалканала. Происходило много всего ужасного.
На Рождество к нам приехали все мальчики: Гиги из Ки-Уэста, Патрик из своего нового интерната в Коннектикуте и Бамби из Дартмута, куда он перевелся после того, как ушел из Университета Монтаны. Он думал, что дело в самом месте, а не в выбранных предметах, но теперь, похоже, Дартмут тоже его не устраивал.
— Как ты думаешь, папа не будет возражать, если я немного здесь задержусь? — спросил он у меня. — Только до тех пор, пока пыль не уляжется и я не смогу разобраться с тем, что будет дальше.
— Ты можешь остаться на сколько угодно, дорогой, что бы папа ни говорил. Но, пожалуйста, пообещай мне, что вернешься в колледж. Если ты этого не сделаешь, тебя отчислят.
— Я ведь уже объяснял, что не боюсь, если меня призовут. — Бамби задрал голову, его взгляд был спокойным, и я поняла, что он говорит серьезно. — Возможно, так даже лучше. Мне бы не помешало повзрослеть.
— Ерунда. Ты уже совершенство. — А про себя я подумала: «А еще ты жив».
— У меня есть друзья, которые завербовались, и они говорят, что на самом деле это лучше, чем ждать возмездия.
— Мы можем больше не говорить об этом? — Я попыталась скрыть тревогу в голосе, но ничего не получилось. — Почему бы тебе пока не перенести свои вещи в домик для гостей? Мы его переделали, и теперь там стало очень мило, особенно если не пускать туда кошек.
— Я думаю, Принцесса ранена, — сказал Гиги, занося в комнату большую серо-голубую кошку, которую он перекинул через плечо. — Она истекает кровью.
— Похоже, что это была плодовая крыса. — Я потерла у нее под подбородком красное пятно, на которое он указал. — Она лучшая охотница на мышей. Хотя обычно она лучше умывается.
Беспокойство Гиги сменилось уважением. Этот взгляд я уже знала: он иногда так смотрел на своего отца. Его отважный, дерзкий, героический отец, который теперь сражался с фрицами в заливе, разбирался с ними, как кошка с крысами, то есть бесстрашно и с определенным удовольствием.
Хотя, возможно, все это было выдумкой. А может, и реальностью. Я все больше и больше задавалась вопросом, не была ли «Операция одиночки» чем-то бесконечно более сложным. Возможно, Эрнест использовал эти миссии как способ сбежать от неприятностей и всего того, с чем он не хотел разбираться, или же он втайне надеялся, что из этих приключений у него родится новая книга, как когда-то, благодаря Испании, родился Роберт Джордан. Но Испания была реальностью, наполненной ежедневными трудностями, испытаниями, мужеством и настоящими героями. А за тот год, что Эрнест бороздил просторы залива, он лишь однажды заметил подводную лодку — далекую, черную, блестящую штуковину у Кайо Медано де Касигуас. Но это ни к чему не привело.
Из-за всего этого мне было очень грустно, я волновалась за него. На мой взгляд, он стал выглядеть неважно и слишком много пил. Эрнест всегда любил выпить, но у него был свой ритм. Два стакана за обедом после тяжелой утренней работы, затем два или три за ужином. Теперь не стало ничего, что могло бы его сдержать, не осталось ни одной причины не быть пьяным весь день.
Я поняла, что мальчики тоже это заметили, и мне хотелось заверить их, что папа просто переживает трудные времена и скоро с ним все будет, как раньше. Но верила ли я в это сама? Могла ли поверить?
В Рождественский сочельник мы отправились в город на ужин во «Флоридиту». Эрнест начал пить уже с полудня, а теперь
