Константино нес к нашему столику двойной замороженный дайкири. Я попыталась взглядом попросить его притормозить, но он, казалось, просто этого не замечал. Он был союзником Эрнеста или, по крайней мере, был не на моей стороне.
Наконец принесли еду, и только мы начали есть, как к нашему столику подошел мужчина, турист из какого-то южного штата, и, растягивая слова и держа шляпу в руке, попросил Эрнеста подписать экземпляр «По ком звонит колокол».
Остекленевшие глаза Эрнеста скользнули по нему.
— Пусть она подпишет, — сказал он, имея в виду меня.
— Он шутит, — быстро вмешался Гиги. — Папа будет счастлив подписать книгу.
Мужчина нервно рассмеялся и достал ручку. Он убежал, как только дело было сделано, и я не винила его за это. Хоть и наступило Рождество, но над нашим столом нависла мрачная атмосфера. И нам надо было постараться не ради себя, а ради мальчиков. Они склонились над своими тарелками, притворяясь, что мы на приятном семейном обеде, в то время как Эрнест уже тянулся к следующему коктейлю, а его глаза все больше стекленели. Мне стало жаль нас всех.
— Тебе не кажется, что ты уже достаточно выпил? — спросила я.
— Мне хорошо. А тебе хорошо?
— Мне ужасно. Я совершенно сбита с толку.
— Может, тебе надо еще выпить. Тогда ты мне сразу стала бы больше нравиться.
Глаза Патрика вспыхнули и встретились с моими. Мне показалось, что он готов сказать что-нибудь в мою защиту, поэтому я многозначительно покачала головой и жестом попросила счет, желая только одного — чтобы эта ночь поскорее закончилась.
Когда подошел официант, я сказала Эрнесту и мальчикам, что расплачусь и встречусь с ними на улице через несколько минут. Они ушли за машиной, а я достала деньги из бумажника и закурила сигарету, надеясь хоть немного прийти в себя. Я дышала, сначала прерывисто, потом немного спокойнее. Мы отправимся домой спать и оба отоспимся, забудем этот ужасный вечер, а завтра будет новый день, лучше этого.
Я вышла на улицу меньше чем через пять минут, а Эрнеста и мальчиков уже не было. Решив, что каким-то образом мы неверно поняли друг друга, я отправилась на их поиски. Я обошла весь квартал, заглядывала в каждый бар и кафе и гадала, куда же они могли деться. Обследовав еще один квартал, я уже бегом вернулась к «Флоридите», надеясь, что они ждут меня там. Но они исчезли. Догадка пришла внезапно, ввергнув меня в шок, словно ледяной душ: Эрнест наказал меня. Он меня бросил, и мне самой придется добираться домой.
Когда наутро я увидела мальчиков, они были ужасно напуганы, но не больше, чем я. Эрнеста дома не было: он отправился в посольство США с ежемесячным отчетом.
— Все в порядке, Марти? — с болью в голосе спросил Патрик.
— Я могу справиться с папой, Мышонок, — ответила я, но он, похоже, верил в это не больше моего.
— Это несправедливо, — пробормотал он.
— Да. — Я положила руки ему на плечи и почувствовала, как подступают слезы. — Несправедливо. С людьми бывает сложно. Не знаю, как это объяснить. Они иногда теряют себя. Но папа вернется к нам.
— Это не точно.
Что-то глухо ухнуло у меня в груди. Прошло не так много времени с тех пор, как Патрик наблюдал, как его родители громко и публично сражались за свои права. Должно быть, его тошнило от мысли, что вся эта ужасная история может повториться, как раз тогда, когда он начал верить, что пыль осела и что жизнь — наша жизнь — это то, чему он может доверять.
— Все в порядке, Мышонок. Пожалуйста, не волнуйся. Все будет хорошо. Вот увидишь.
Ему тогда было уже четырнадцать. И хотя он позволил мне притянуть его к себе и снова сказать, что все будет хорошо, я почувствовала, как напряглось его тело. Мне хотелось верить, что Эрнест сможет побороть свою темную натуру и вернется ко мне, но я не была уверена, что все когда-нибудь снова станет по-настоящему простым. Мир стал куда сложнее, чем раньше. И время стало другим — более ценным. Страница перевернулась, и у нас тоже.
Следующие несколько дней мы с Эрнестом осторожничали в отношении друг друга, сохраняли дистанцию и ради мальчиков общались кратко, прохладно и культурно. В конце концов, это было Рождество. Но я чувствовала себя печальной и побежденной.
«Не так уж трудно быть доброй, — подумала я, — особенно по отношению к человеку, о котором я должна заботиться больше всего на свете».
Как я уже сказала Патрику, люди — сложные существа. И любовь тоже не проста. На самом деле с каждым днем становилось все сложнее. Я решила съездить в Сент-Луис, чтобы навестить маму и немного передохнуть.
— Я просто так устала, — поделилась я с мамой, когда приехала. — Хочу залезть с головой под одеяло и ни о чем не думать.
— Конечно, милая. Отдыхай столько, сколько тебе нужно. Но ты должна знать, что Эрнест звонил уже дважды, и голос у него был какой-то нездоровый.
— Да, он нездоров. Я не понимаю… Ох, мама, честно! Куда мы движемся?
На следующий день я позвонила в «Финку», и Эрнест ответил с первого же гудка. Мы поговорили совсем немного: международные звонки были невероятно дорогие и сказать было почти нечего. Ему было жаль, и мне было жаль, и мы пообещали стать добрее друг к другу, когда я вернусь домой в январе. А пока он будет проводить время с мальчиками, я отдохну и поработаю над романом, который привезла с собой.
— Ты пишешь прекрасную книгу, и ты прекрасна. Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо знал. И я собираюсь все исправить. Я не любил тебя достаточно сильно. Я понимаю это.
— И я тоже недостаточно любила тебя, Зайчик. Мы можем все исправить. Мы должны.
Все это время в море он был суров со своей обожаемой «Пилар» — теперь она нуждалась в новом двигателе и заботе. Пока яхта стояла в сухом доке, Эрнест снова был моим, но, к сожалению, за это пришлось заплатить. В придачу объявилась его команда и множество друзей из города, которые скучали по нему все эти месяцы. Дом был заполнен людьми до краев, шум стоял круглые сутки.
Однажды ночью какой-то знакомый врезался на своей машине в угол «Финки» и зажал клаксон. Я выбежала в халате, решив, что водитель погиб, но он был просто сильно пьян. Дома в этот момент никого не было: все отправились в город выпить по
