Шумахер (вздохнув). Молчат по другой причине. Скажу с глубоким прискорбием, дорогой Михайло Васильич, — церемония мольбы вашей начата вами неправильно. Щадя ваше чрезмерное самомнение, я не сделал церемонии широко публичной. Хотелось, как говорят по-русски, келейно, даже в отсутствии президента, тихо. Но все-таки церемония есть церемония. Начну с того, Михайло Васильевич, что вами сказан не тот текст. Говорить надо приблизительно так, как говорили вы перед академиками лет десять тому назад, а именно 27 генваря 1734 года. Позвольте напомнить? (Читает.) «Униженно прошу и заклинаю благосклонно — простить меня, сознающего чудовищные размеры своего непростительного проступка». Смирение, христианские слова!
Тауберт. И притом сказанные с тюремными цепями на руках.
Ломоносов. А сейчас хорошо бы ещё и колодку на шею?
Тауберт. Того лучше — петлю!
Шумахер машет на Тауберта, тот садится.
Стефангаген (входит). Президент жалует в Академию.
Шумахер (вскочив). Президент?!
Теплов (жестом успокаивая всех). Сначала покончим с покаянием Ломоносова. Видно, господа, без осудительного слова не обойтись. Так принято во всех академиях Европы, кои построены так же, как и наша Санкт — Петербургская, — им велено защищать веру в бога и в крепость царствующего дома. Продолжайте.
Шумахер. Кто скажет осудительное слово?
Теплов. Академик Миллер.
Миллер. Я — историк. Письмо же Эйлеру о физике. (Но, увидев неудовольствие на лице Теплова, поспешно добавляет.) Однако перед историей все науки одинаковы. Я скажу ему осудительное слово! Ломоносов всегда боролся против моей норманской теории происхождения Руси. Он отрицает, господа, что Русь произошла от варягов, от норманнов…
Фон-Винцгейм (отстраняя Миллера). Господа, позвольте же сказать астроному! Ломоносов хлопочет об астрономической экспедиции в Сибирь. Зачем? Там, вы знаете, астрономы смогут наблюдать прохождение планеты Венеры через диск солнца. Что же он предлагает нам наблюдать?.. О-о-о! Не окружена ли Планета Венера воздушною атмосферой? Боже! Он утверждает, что там возможна жизнь? Жизнь! Где в Библии сказано, что бог посетил планету Венеру и там посеял жизнь и создал человека? Где?
Уитворт (отстраняя фон-Винцгейма). Многочисленными своими трудами по географии я доказал, что из Ледовитого океана, забитого, так сказать, по горло льдами, в Тихий океан пройти нельзя! Ломоносов утверждает обратное. Значит, я напрасно писал свои книги и тратил ваши деньги, господа члены Академии?
Де-Рюшампи. Господа! В моих трудах неопровержимо доказано, что антихрист породит могучего оратора, который ослепит вас своими рассуждениями о пользе материализма, и я, ботаник…
Теплов. Господа академики! Нужно говорить преимущественно о физических трудах Ломоносова. Кто сим трудам его скажет осудительное слово?
Рихман. Я. (Оживление).
Ломоносов, стоя опустив голову, поднимает ее с удивлением.
Ломоносов. Егор Вильгельмыч, друг, ты?
Рихман (спокойно). Я осуждаю.
Тауберт (с наслаждением, ко всем). Рихман — осуждает! Лучшие друзья от него отказываются.
Шумахер. Осуждайте, академик Рихман, громче осуждайте!..
Рихман. Да, я осуждаю Ломоносова! (Одобрительные аплодисменты.) Но прежде всего, что есть Ломоносов? Философ, естествоиспытатель, поэт. Философ — он по-новому объясняет нам мир. Естествоиспытатель — он по-новому доказывает опытами и наблюдениями свое философское объяснение мира. Поэт — он воспевает красоту и совершенство, природу, храбрость и величие русского человека.
Уитворт. Пока я не слышу осуждения.
Де-Рюшампи. Слушайте дальше. Он осудит Ломоносова как физик.
Рихман. Я — физик. Подобно другим физикам Европы я верил, что при накаливании металл увеличивается в весе, потому что туда-де входит флогистон. Ломоносов провел неопровержимые опыты, доказывающие, что увеличение веса металлов при нагревании есть результат соединения металла с воздухом. Тогда я, вместе с ним, сказал — никакого божественного флогистона не было и нет!
Уитворт. Есть флогистон!
Шумахер. Академик Рихман, я лишаю вас слова!
Рихман. Господин Теплов, разрешите мне окончить речь!
Теплов. Да, да!
Уитворт. Атеист!
Теплов. Тише! Говорите, говорите…
Рихман. Тысячелетие над нами грохочут громы и сверкают молнии. Откуда они? Откуда сие?
Теплов. От бога, академик Рихман.
Рихман. Многие ученые физики исповедуют эту догму. Мы же с Ломоносовым опытами хотим доказать, что причина грома и молнии есть…
Теплов. Академик Рихман! (Стучит по столу.)
Ломоносов. Ну, чего кричать? Рихман говорит правду. Сила электрического огня в молнии столько веков не была еще испытана!.. «Природа не все свои священнодействия сразу открывает», — говорит Сенека. Многое будущим векам, когда даже память о нас исчезнет, оставлено: многое после нас грядущим поколениям ученых откроется. Мы хотим рассеять мрак, покрывающий доселе эту тайну небесного круга.
Шумахер. Замолчи, Ломоносов!
Тауберт (вскакивая). Довольно, черт побери!
Фон-Винцгейм. Рихман, это — нечестно! Вы обещали обвинительное слово.
Рихман. Я его и говорю. Вы не дослушали меня, господа академики. Слушайте меня.
Теплов. Продолжайте!
Рихман. Я осуждаю Ломоносова! Я осуждаю Ломоносова за то, что он, первейший русский ученый, обнажив шпагу, не проколол всех своих противников! И я жалею, что меня не было с ним рядом!
Голоса: «Довольно! Прекратите!»
Вот о чем нужно писать Эйлеру! Пишите, что, осудив Ломоносова за слабое шумство, кланяюсь ему низко, по-русски, в пояс. Кланяюсь за могучую любовь, коей он любит свой народ, русскую науку и Россию! (Кланяется.)
Шумахер звонит.
Уитворт. Скотина! Подлец, он нас предал!
Фон-Винцгейм. Пусть скажет Тауберт! Тауберта!
Де-Рюшампи. Гоните вон Ломоносова!
Тауберт. Академики! Ломоносов — Стенька Разин науки!
