поляков, так как большинство местного населения, способного носить оружие, ушло из Северщины вместе с Болотниковым. Уже в июле 1607 года он разослал в Польшу множество писем к «ротмистрам земли Литовской и воинам их» с призывом собираться под его знаменами. В этих письмах он рассказывал, как ему вначале пришлось укрыться в Литве, а теперь он возвратился к себе на родину, чтобы покарать своих врагов. Всем, кто придет к нему, Лжедмитрий обещал платить вдвое и втрое против королевского жалованья.
Шляхта не осталась глуха к этим призывам. Один за другим потянулись в Стародуб паны: мозырский хорунжий пан Будило со своим отрядом, пан Самуил Тышкевич с 700 гусарами и 200 пехотинцами, пан Валентин Валевский с 500 всадниками и 400 пехотинцами, паны Хруслинский, Хмелевский, Рудницкий с отрядами польской вольницы. Самыми значительными лицами в стане самозванца были князь Адам Вишневецкий и князь Роман Рожинский – они привели с собой по нескольку тысяч человек. В основном это был самый бедовый народ – беглые преступники, проигравшиеся и пропившиеся шляхтичи, только и способные размахивать саблей, неоплатные должники, скрывавшиеся от своих заимодавцев, и молодцы, которым было все равно, на чьей службе сложить головы. Прибыл в Стародуб и очередной сын царя Федора Ивановича с донскими и запорожскими казаками, числом до трех тысяч. Все это воронье слетелось на окраину Московского государства с одной целью – поживиться.
Глава 4
Встреча в Тушине
Лжедмитрий не поспел на выручку Болотникову – к началу его похода Тула сдалась. К тому же он не сумел поладить со своими польскими наемниками. Зимовать он ушел в Орел.
Несмотря на истории про шляхтичей и монахов, осеняемых в присутствии самозванца Святым Духом, никто из поляков всерьез не считал его царем, тем более что, в отличие от Дмитрия, самозванец давал много обещаний, но у него совсем не было денег. Неспособная к дисциплине шляхта отменила всякое командование, превратив лагерь Лжедмитрия в неуправляемый табор. Всякий подчинялся только своему пану, да и то, если находил это нужным. Кое-что значило только имя князя Романа Рожинского, потомка великого князя литовского Гедимина, 30-летнего красавца богатырского сложения, не признававшего над собой никакого господина, – типичного польского королька того времени. Рожинский готов был поддерживать самозванца на условиях возвращения денег, затраченных на содержание своего 4-тысячного отряда, и предоставления ему прав главнокомандующего. Меховецкий в свою очередь всячески настраивал самозванца против гонорового князя. Дело дошло до взаимных грубостей. Однажды во время переговоров с Рожинским Лжедмитрий сказал его представителям:
– У меня есть достаточно поляков, которые ничего не требуют, к тому же я знаю, что вы сомневаетесь во мне.
– Теперь не сомневаемся, – возразили посланцы князя. – Истинный Дмитрий умел лучше обходиться с ратными людьми!
Эти слова заставили лжецарька призадуматься. В конце концов он согласился на личное свидание с князем. Правда, в последнюю минуту он попытался увильнуть, но Рожинский самовольно ворвался в приемную палату и заявил, что не уйдет, пока не выйдет тот, кто ему нужен. Самозванец был вынужден протискиваться к своему «трону» сквозь свиту князя, которая и не подумала дать ему дорогу. Рожинский соблаговолил коснуться губами грубой лапы самозванца, но в остальном вел себя с ним как господин со слугой. Все вопросы были улажены согласно его желанию. Меховецкий потерял свое влияние и был отстранен.
Эта уступчивость не прибавила авторитета самозванцу среди поляков. Во время смотра, устроенного для него Рожинским, шляхтичи громко требовали денег и, не стесняясь, обсуждали, тот ли этот царь или не тот. Лжедмитрий попытался обуздать их средством, которое так хорошо срабатывало на русских. Приняв грозный вид, он закричал:
– Молчать, б… дети!
Но поляки тотчас завопили еще громче, засверкали сабли, и самозванцу пришлось искать спасения в бегстве. Его дом был оцеплен солдатами Рожинского. В отчаянии самозванец до полусмерти накачался водкой. Только усилиями князя Адама Вишневецкого и других панов удалось спасти нализавшееся величество от грозившей ему расправы.
Отныне характер движения против Шуйского изменился. Если ранее это было восстание обманутых русских людей в защиту законного царя Дмитрия Ивановича, то теперь оно превратилось в военное предприятие польской аристократии против России. Позже к польской струе примешался мощный казацкий поток.
Лжедмитрий пытался заручиться поддержкой Сигизмунда III. В феврале 1608 года он отправил в Краков своего приближенного, еврея Арнульфа Калиевого, наделенного всеми полномочиями для ведения переговоров. Самозванец соблазнял короля обещанием в благодарность за помощь выплачивать полмиллиона злотых ежегодно.
Однако его посол был встречен весьма холодно – опыт убеждал короля быть осторожнее. На сейме порешили пока что не признавать ни Шуйского, ни самозванца московским государем. На настроение Сигизмунда не повлиял и обширный мемориал, присланный по этому делу Юрием Мнишеком из Ярославля. Воевода писал, что верит в спасение Дмитрия, и советовал королю возобновить договор, заключенный с Дмитрием в 1604 году.
Тем не менее с наступлением весны дело самозванца пошло успешно. Имя Дмитрия и на этот раз действовало безотказно – города сдавались один за другим. Полякам не нужно было применять силу – все дело делали грамоты Лжедмитрия, поджигавшие крепости лучше всякой артиллерии. Эти грамоты призывали русский народ, с одной стороны, отступиться от Шуйского, с другой – не верить самозваным царевичам, ловить их, бить кнутом и сажать в тюрьму до царского указа. «Ведомо мне учинилось, – писал самозванец, – что грехов ради наших и всего Московского государства объявилось в нем еретичество великое: вражьим наветом, злокозненным умыслом, многие стали называться царевичами московскими». Для примера он велел убить одного такого неудобного родственника, «сына» Федора Ивановича, находившегося в его лагере с шайкой казаков.
Разбив войско Шуйского под Волховом, самозванец двинулся прямо к Москве, надеясь, что и она сдастся так же легко, как остальные города. 1 июля он подошел к Первопрестольной. Поляки в восхищении смотрели на огромный город, сиявший бесчисленными куполами. Однако Москва казалась вымершей – ни единой живой души не было видно на ее стенах. Никто не торопился и открывать ворота.
Вначале поляки разбили лагерь в подмосковном селе Тайнинском, где находился царский дворец, служивший местом остановки при выезде государей из столицы или въезде в нее. Здесь выяснилось, что некоторые русские из войска самозванца сочувствуют москвичам. Ночью пушкари заклепали орудия и попытались бежать в Москву. Их изловили и посадили на кол.
На следующий день паны сочли выбранное место неудобным для лагеря и отошли на запад, к селу Тушино, в восьми верстах от Москвы. Рожинский смелым налетом разбил превосходящее его по численности московское войско воеводы Скопина-Шуйского, пытавшееся преградить ему путь. После этого поляки спокойно расположились в Тушине. С этих пор москвичи стали звать самозванца Тушинским вором, навсегда закрепив за ним это имя в истории.
Шуйский вновь оказался в затруднительном положении и
