минометным и пулеметным огнем противника без потерь» звучит впечатляюще – но это невозможно!
Что осталось между строк…
Форсирование Днепра было крупнейшей войсковой операцией, и десятки плацдармов имели цель дезориентации противника и направления его резервов на их уничтожение. За форсирование Днепра 2438 воинов всех родов войск (47 генералов, 1123 офицера и 1268 сержантов и солдат) были удостоены звания Героев (данные из общедоступных источников). Каждый пятый (!) из получивших это звание в Отечественную войну. Именно за форсирование Днепра на других плацдармах это высокое звание получили еще трое балашовцев: Антонов В. П., Быковский В. И., Рябых П. Г. – последний, кстати, жил на соседней улице.
В изложении отца сами события выглядели существенно иначе. Батальон действительно был переправлен без потерь, только… никакого огня противника, ни минометного, ни пулеметного не было.
Была скрытная подготовка к переправе, благо её облегчало относительно незначительное количество участников – стрелковый батальон, даже усиленный ротой автоматчиков и батареей артиллерии, насчитывал менее тысячи человек, и явно неудачное с военной точки зрения место переправы с крутым правым берегом, занятым врагом. И помогла природа: утренний туман просто скрыл от не ожидавших переправы немецких наблюдателей лодки и подручные средства с людьми.
От «красивого» описания переправы «под сильным огнем без потерь» отец раздраженно отмахивался: «ты можешь представить, как это можно без потерь проплыть несколько сот метров как на ладони под огнем противника и без возможности маневра? Поэтому и подкрепления нам никакого не было – никакой возможности переправить его без тяжелейших потерь. И ранен я был, и тяжело, но – в другой раз. Ну вот так написали – зато красиво. А огня мы за полтора суток, оборону держа, хлебнули досыта. После 16 атак в живых оставалось нас только тридцать человек. И к смерти уже приготовились, к последнему – в этом никто не сомневался – своему бою. Только вместо последней атаки немец поспешно отходить стал: на основных плацдармах прорыв успешно развиваться стал, что грозило многими „котлами“. Нет, батальон почти весь полег не зря: мы свою задачу выполнили – полк, а может и не один, не дали немцам на основные плацдармы подтянуть».
«…лично тов. Щадин уничтожил из автомата 5 немцев и одного офицера». Мой знакомый, прочитав описание подвига в очерке, не сомневаясь в переправе «под сильным огнем без потерь», выразил сомнение в достоверности подсчета количества убитых конкретным человеком в конкретном бою: «Кто подсчитывал и как можно определить от чьего конкретно огня эти люди погибли?» Вот как описан этот эпизод в очерке об отце: «Наступила ночь. Щадин укрепил фланги, выдвинул группу бойцов в лощину, вдоль которой предполагался главный удар гитлеровцев. На рассвете Щадин пошел в минометную роту, чтобы лично поставить задачу её командиру. В пути на комбата напали три гитлеровца во главе с офицером. Щадин вступил в неравную схватку и огнем из пистолета уничтожил фашистов» (Н. М. Румянцев «Люди легендарного подвига», Приволжское книжное издательство, г. Саратов, 1968 с.566—567). А вот что рассказал мне отец о событиях, описанных в этой строчке наградного листа. Сплошной линии обороны на захваченном плацдарме не было, для этого просто не хватало людей, и подразделения батальона занимали обособленные, удобные для обороны, позиции. Ранним утром отец с ординарцем пошел проверить позицию одной из рот и первым обнаружил идущего немецкого офицера в сопровождении двух автоматчиков. «Дай автомат!» – не отрывая глаз от противника, отец протянул руку к идущему следом солдату, но рука повисла в пустоте. Обернувшись, отец обнаружил исчезновение солдата. Когда и где это произошло осталось для него неизвестным. Немцы находились на расстоянии 70—80 метров. При себе у отца был только наган, которым он владел виртуозно, на спор с пяти шагов выбивая зажатую двумя пальцами монету. Ещё в Ташкентском училище после стрельб на полигоне он получил за отличные результаты благодарность от генерала. Поэтому, обоснованно полагая, что ежесекундно будет обнаружен, отец решил открыть огонь на опережение и первым же выстрелом убил или тяжело ранил офицера. Быстрым шагом отец пошел на сближение и на ходу выстрелил в склонившегося над упавшим офицером солдата. На пути отца оказалась залитая водой яма, через которую отец с короткого разбега прыгнул, но сорвался с края и упал в воду по грудь. И в этот же момент над его головой просвистели пули автоматной очереди. Не сорвись отец в яму – пули попали бы точно в цель. Для того, чтобы выбраться из ямы потребовалось несколько секунд. Выпрямляясь, отец услышал: «Хенде хох!» и увидел стоящего в пяти шагах немецкого солдата с направленным на него автоматом. Ситуация исключала неповиновение, и отец стал поднимать руки вверх. Увидев беспрекословное исполнение команды, солдат не обратил внимание на то, что в поднимаемой руке мокрого и грязного советского офицера продолжал оставаться безотказный наган… И был сражен выстрелом в упор.
А в наградном листе количество уничтоженных врагов выросло вдвое, а наган превратился в автомат (а в очерке, в более привычный пистолет). Но упрекнуть в недостоверности указанного в наградном лисе количества уничтоженных отцом немцев нельзя: учитывая количество оставшихся в живых бойцов, конечно, при отражении последних атак в руках комбата был автомат.
Почему же командир батальона в наградном листе стал командиром роты противотанковых ружей (16 ружей), имеющую численность меньше стрелкового взвода? (желающие могут посмотреть в интернете штат стрелкового батальона, определяемый в этой части приказом НКО №0405 от 16.03.1942 года). И почему этот командир роты только лейтенант, а за «пять месяцев боев» (хотя даже с 16 марта 1943 года прошло более шести месяцев) он уже капитаном должен быть в полном соответствии с постановлением ГКО №929—41 года?
А потому что укажи, что на фронте с 1942 года, и по должности комбат – не пропустили бы представления в Москве бдительные штабники. Комбат – лейтенант? И провоевал полтора года? не из разжалованных ли? Им Героя не положено. Анкетные данные должны соответствовать представлению. Составитель наградного листа это хорошо понимал.
Почему же лейтенант, выпускник училища, до майорской должности дошел и полгода её исполнял, оставшись в том же звании, отец рассказал: зимой 1942 года нашелся офицер, присяге изменивший. Взвод вместе с командиром с оружием немцам сдался – и всей дивизии по этому позорному случаю более года не было ни званий, ни наград. Представление, кстати, подписано командиром полка в звании… майора. Так до Днепра и воевали.
Никто не хотел умирать
«Железный ветер бил в лицо, и они все шли вперед, и
снова чувство суеверного страха охватывало
противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?»
В. Гроссман
Для нынешнего молодого поколения отечественная война неизбежно становится одним из бывших событий в ряду множества других в истории страны. А для мальчишек очередные «звездные войны» более интересны и захватывающи, чем фильмы про далекую войну.
Родившимся после войны она была, что называется «вчера». Ее участники жили и работали рядом, но не очень охотно и скупо её вспоминали. Мне повезло: уступая настойчивым просьбам, отец, увлекаясь и почти забывая о возрасте слушателя, рассказывал о войне. Рассказывал то, что не принято было рассказывать на официальных встречах. Окопная правда жестока и совершенно не возвышенна. И передо мной, жаждущим рассказа о смертельной опасности и победных маршах, об ежедневных подвигах и славе представала совсем другая война. Война, как тяжкий ежедневный труд, без выходных и праздников, где смерть была обыденна и повседневна. Фронтовые будни и быт без всяких прикрас.
Спрашиваешь, страшно ли было в атаку ходить? Видишь ли, сын, на фронте смерть ежедневно рядом с каждым ходила. И безразличным к этому человек быть не может – жить каждому хочется. Но слышал, наверное: «смелого пуля боится, смелого штык не берет». Не праздные, кстати, слова. Сразу скажу: безрассудная смелость – глупость. Пустая бравада на фронте не приветствовалась, да и встречалась крайне редко. Пулям кланяться зазорного ничего нет. Трусость и осторожность понятия разные. А вот жить, тем более воевать с постоянным страхом нельзя. Не раз замечал: застыл страх в глазах – не жилец солдат на свете. В первом же бою погибнет. И необъяснимого тут ничего нет. Страх и волю, и разум парализует, человека в животное превращает, а на войне
