не позднее 10-го) кн. В. Ф. Вяземская сообщала, что «в понедельник 25 числа» Пушкин был у них в то время, когда там был и Дантес, и передает такой разговор поэта с ней: «Пушкин вечером, смотря на Жоржа Геккерна, сказал мне: «Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой!» — «Что же именно? — сказала я, — вы ему написали?» Он мне сделал утвердительный знак и прибавил: «Его отцу». — «Как, письмо уже отослано?» Он мне сделал еще знаки. «Неужели вы думаете об этом? — сказала я. — Мы надеялись, что все уже кончено». Тогда он вскочил, говоря мне: «Разве вы принимаете меня за труса? Я вам уже сказал, что с молодым человеком мое дело было окончено, но с отцом — дело другое. Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет» («Новый мир», 1931, кн. XII, стр. 189). Этот же разговор и тоже относя его к 25 января передает в своих воспоминаниях сын кн. В. Ф. Вяземской кн. П. П. Вяземский. Наконец, третью версию разговора, также датированного 25 января, находим в сводке данных о дуэли Пушкина, составленной гр. М. А. Мусиной-Пушкиной, вероятно, со слов кн. В. Ф. Вяземской (см. «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», I, 1936, стр. 244–245). В примечании к этой сводке Б. В. Казанский довольно убедительно доказывает, что письмо было послано 25 января.
(Прим. ред.).>
(Мы решительно отказываемся принимать это письмо за то, которое в ноябре 1836 г. читал Пушкин графу В. А. Соллогубу (срвн. выше, стр. 140–141). В. И. Саитов печатает это письмо дважды: под 21 ноября — № 1105 («Переписка», III, стр. 412) и под 26 января — № 1138 (там же, стр. 444). По всей вероятности, основанием к такому размещению послужила наличность разночтений в обоих текстах. Оба текста восходят к пушкинским автографам. Последний текст (№ 1138) дан по копии, оставленной в военно-судном о дуэли деле и снятой с того подлинного письма Пушкина, которое было в руках Геккерена, от него поступило в следственную комиссию и затем было возвращено барону Геккерену (см. «Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Военно-судное дело 1837 г., СПБ., 1900, стр. 51–52. Подлинное дело перешло из Пушкинского музея при Александровском лицее в Пушкинский Дом). Другой собственноручный подлинник был изготовлен Пушкиным для своего секунданта и вручен им К. К. Данзасу. В 1863 году факсимиле этого автографа дано в брошюре Аммосова «Последние дни жизни и кончина Пушкина». По этому-то факсимиле В. И. Сайтов дал первый текст № 1105. Явное недоразумение! Наличность разночтений, правда, весьма незначительных, чисто словесных, без изменения смысла, может лишь свидетельствовать о том волнении, в котором находился Пушкин, оказавшийся не в состоянии снять точную копию своего письма. О душевном состоянии Пушкина ярко говорит и тот факт, что не сразу ему далось это письмо: после его смерти в его кабинете были найдены клочки бумаги; с большим трудом удалось расположить эти лоскутки так, что из них составилось два черновика, две первоначальных, — к сожалению, неполных, — редакции этого письма. Факсимиле этих черновых было дано в «Русской старине», 1880, июль, стр. 516–521. По этому факсимиле В. И. Сайтов дал свои черновые к № 1105, т. е. якобы к письму от 21 ноября. Не входя в сравнительный анализ черновиков и окончательной редакции письма, отметим основное отличие последней редакции от первоначальных: в черновиках Пушкин развивал тему об отношении Геккерена-старшего к анонимным пасквилям и категорически утверждал его авторство этих писем; в беловом не осталось даже намека на это обстоятельство. Важное отличие, указывающее, по нашему мнению, на то, что полной и решительной, основанной на фактах и могущей быть доказанной уверенности в авторстве Геккерена у Пушкина не было. Переходя к содержанию письма в окончательной редакции, можно отметить, что в нем самом есть указания, не позволяющие относить его к ноябрю 1836 года: упоминание о казарменных каламбурах, которыми потчевал Дантес Наталью Николаевну, заключает, очевидно, намек на каламбур о мозольном операторе, но эта острота могла быть сказана только после женитьбы Дантеса. Самое выражение «Je ne pouvois souffrir qu’il у eut des relations entre ma famille et la vôtre» [Я не мог допустить никаких отношений между нашими семьями.] могло быть употреблено опять-таки только после женитьбы Дантеса.
Нелишне упомянуть здесь об ошибке В. И. Срезневского в его описании «Пушкинской коллекции, принесенной в дар Библиотеке Академии наук А. А. Майковой» («Пушкин и его современники», IV, стр. 35). В этой коллекции находятся клочки письма Пушкина, отнесенные В. И. Срезневским к письму Пушкина к барону Геккерену, а на самом деле предстг вляющие черновик письма к графу А. X. Бенкендорфу от — 21 ноября 1836 года и напечатанные в «Переписке» т. III, стр. 417–418, № 1106.
<Замечание П. Е. Щеголева об ошибке В. И. Срезневского, не совсем точно. Из десяти описанных В. И. Срезневским клочков (одиннадцатый — чистый) пять принадлежат к письму к Геккерену, четыре — к письму к Бенкендорфу и один — к неизвестному. (См. статью Н. В. Измайлова «История текста писем Пушкина к Геккерену» в «Летописях Государственного литературного музея», I, стр. 339.)> (Прим. ред.).
«Пушкин и его современники», вып. XI, стр. 48. Внешняя веселость Пушкина бросалась в глаза сторонним наблюдателям. Стоит вспомнить, например, бесподобную сцену в мастерской К. Брюллова 26 января, записанную в дневнике А. Мокрицкого («Современник», 1855, т. CIII, Воспоминания о Брюллове, стр. 165–166). Точно приняв бесповоротное решение покончить с ненавистным делом Дантеса, Пушкин действительно снял с души своей тяжкое бремя. Но по некоторым признакам, которые мы вскоре отметим, надо думать, что внутреннее его состояние было далеко не спокойным и не ровным. Веселость же была результатом не внутреннего спокойствия, а возбуждения, вызванного предпринятым важным решением.
«Пушкин и его современники», вып. VI, стр. 50. О дуэльных намерениях Пушкина знала еще, как мы отмечали уже, баронесса Е. Н. Вревская.
Таким образом из первых фраз письма Геккерена нельзя извлечь доказательство того, что первый вызов Пушкина был не письменный, а устный. Срвн. выше стр. 368–369.
«Русский архив», 1888, II, стр. 310. К этому позднейшему рассказу княгини Вяземской, записанному П. И. Бартеневым, относимся с некоторым недоверием: выходит, будто княгиня ничего не предприняла к предотвращению дуэли только потому, что князь Вяземский вернулся поздно. Но ведь было еще утро и день 27 января. Почему же утром или днем 27 января княгиня не сказала князю?
В «Переписке» (Ш. стр. 448, № 1143) напечатан еще один «дуэльный» документ — записочка к К. О. Россету: «Partiemise,je vouspreviendrai» [Дело отложено, я вас предупрежу.].
