Ученики (в восторге). Вот слава! Ай да поморы!
Ломоносов. И, подлинно, слава! (Показывая ученикам по глобусу.) За одну навигацию хотят они не токмо прийти из Сибири в Питер, а еще и успеть вернуться в Колу. Вернетесь, шкипер Подволошнов?
Подволошнов. Летом не дойдем, зимой пойдем! Прошлый рейс, десятого сентября, пониже Лефотенских островов (показывая на глобусе) видели мы последний раз солнце и дале плыли на Колу в полутьме.
Ломоносов. Что доказали сии дивные русские люди? Они доказали, что Северное море и зимой для плаванья не опасно. Это — раз! А второе — предсказывают они, что пройдут наши корабли Ледовитым океаном в Тихий. А что они третье, ребятушки, доказывают? Ну?
Ученики. Михайло Васильич, не знаем. И догадаться нельзя!
Ломоносов. А третье — они доказывают, что когда выполните вы свои задачи на Урале, они заместо долгого сухопутного движения повезут ваши орудия, машины, железо, сталь, медь, кожи морем. И быстрей, и дешевле! Верно, штурман Подволошнов?
Подволошнов. Для того и рейс делали, Михайло Васильич.
Ломоносов. Люблю море и завидую тем, кто плавает в нем. И бурям, которые вы побеждаете, завидую.
Седой. Слыхали мы, что тебе и в Питере, Михайло Васильич, бурь видеть приходится не мало.
Подволошнов. Кланяемся тебе еще, Михайло Васильич, просфорой от соловецких угодников. А еще кланяемся водой в склянице. Воду эту, как ты желал, зачерпнули мы в самом Ледовитом океане и привезли тебе.
Ломоносов. Клементьев, возьми! Вода сия ценна весьма для опытов химических.
Горбоносый. А это ребятишкам забава, клык звериной, под названием «мамонт». Только в наших краях таких теперь живыми не встречаем. На Грумант-острове, то-бишь, по-нонешнему, на Шпицбергене, сказывают, мамонт еще ходит…
Юный помор. И там перемерли.
Дед на него шикает.
Ломоносов (указывая на клык). В кунсткамеру! (Обнимая, ведет седого помора к креслу.) Садись, садись, Евграф Иваныч. В Белое море вместе когда-то ходили, учил ты меня, помнишь, мореходному делу?
Седой. Учил, учил! А теперь внука к тебе в ученье привез. Кланяюсь тебе внуком, Михайло Васильич, прими в науку и обучи!
Ломоносов. У меня ученье не легкое, Евграф Иваныч.
Седой. Знаю, знаю!
Ломоносов (глядя на юного помора). Подойди, садись. Чей? По наружности, вроде Парфенов?
Седой. Угадал, Парфенов сынок, Михайло Васильич, Парфенов.
Ломоносов. А сам Парфен, небось, все с Аммосом Корниловым на Грумант-остров ходит? (Напевая.) «Грумант-остров от страшен, от страшен…»
Седой. Помнишь наши песни, Михайло Васильич?
Ломоносов. Когда тревожусь, помогает.
Юный помор. Батя велел вам кланяться, Михайло Васильич. «Я и сам бы приехал, говорит, хлопотать, да карапь покинуть не на кого». Прими, Михайло Васильич!
Седой (гладя юношу по голове). Обуянный наукой парень-то. Хочу, кричит, учиться. Ломоносовым хочу быть! Ломоносовым… легко выговорить.
Ломоносов. Истинные науки, отрок, зело прекрасны. Не отвести глаз! Да в наши времена не каждому дано их выдержать.
Юный (тоненьким, но настойчивым голоском). Выдержу.
Ломоносов. Голодать, холодать, в лохмотьях ходить…
Юный. Выдержу.
Ломоносов. И злым преследованиям подвергаться.
Юный. И подвергнусь. Выдержу.
Ломоносов. И долго, упорно многое неустанно изучать. Химию, физику, геологию, оптику, поэзию, минералогию… всё! И никаким трудом не гнушаться.
Юный. Чего гнушаться! Всё, что надо — пройду.
Ломоносов. Флогистон будешь отвергать. Корпускулярную философию возвышать.
Юный. Каркус… Чего не знаю, того не знаю: ни флогистона, ни карту…
Ломоносов (улыбаясь). Я знаю. И ты узнаешь. Имя?
Юный. Калина, Парфенов сын, Судьин.
Ломоносов. Сколько лет?
Юный. Семнадцатый.
Седой. У нас, Михайло Васильевич, ноне урожаи плохи, парни-то слабо растут.
Юный. А я сам собой сильный!
Ломоносов (преподавательским тоном). Отвечай, что есть истинная добродетель?
Юный (тоном ученика, поспешно). Истинная добродетель — есть в пользу отечества и ближнему своему служить без корысти и лицемерия.
Ломоносов. А что есть приятный союз?
Юный. Нет крепче такого союза, который был бы приятнее соединения слов честных с честным делом.
Ломоносов. А что есть физика?
Юный. Физика есть рассуждение о вещах, их качестве, их переменах и действиях. Физика делится на…
Ломоносов (прерывая). Постой, почему руки в краске?
Юный. К изучению кож стремление имею. Химией на них воздействовал…
Горбоносый (ухмыляясь). Отцовские сапоги пожег и руки свои.
Подволошнов (пренебрежительно). Не моряк! Кожи? Кожи — грязное дело.
Ломоносов. Для ученого грязного дела нет. Есть у меня отличнейший химик Анкудин Баташ. Кликните Баташа! Все время с кожами возится. Где ж ты, Баташ?
Баташ. А я здесь!
Из люка показывается Баташ — широколицый, смеющийся, с голой красной грудью, с синими по локти руками, поморы отшатнулись.
Ломоносов (юному помору). Испугался?
Юный (смеясь через силу). На черта похож!
Ломоносов. Оттого черт везде и проходит, что остер как игла. Этот Баташ пришел жаловаться Шумахеру, начальнику университетской канцелярии, и начал так: «Ваша милость! Меня обидели некоторые, сего университета, мерзавцы! А сказывают, что ты у них главный…»
Хохот.
Баташ. Петер не смеется? Напрасно. Один штурман в порту мне рассказывал. Приплыл некто из теплых стран в Питер и привез с собой обезьянку. Приплыл, а тут беда — разорение и доносы. Он с горя захворал великим чирием, и видел себе смерть. Тут подлый его помощник забрал все его пожитки и, поклонясь низко, оставил его с обезьяной. Обезьяна, приметя поступок вора, нашла за печью худую шляпенку, надела ее и, подошед к болящему, отдала такой же поклон, как и вор тот. Болящий, видя это, сильно захохотал. От сего прорвался чирей, и тем он выздоровел.
