Пиленко (тихо). А вы сейчас расскажите, Михайло Васильевич!
Шелех. Сейчас, сейчас!..
Ломоносов. Две птицы свили себе гнездо. Хозяйка села высиживать яйца. Хозяин полетел по хозяйству. Ну, вот — вечер, тепло, сидят они в гнезде, покушали и — разморило их, глаза аж смыкаются. Только хозяин всматривается: эко диво! Воронье кружится над гнездом, на яйца зарится. На лес взглянул: по стволам полымя к нему идет. В землю смотрит: с земли к стволу, к гнезду его, змея ползет…
Укладник. Кругом беда, выходит?
Ломоносов. Кругом. Ну, будит хозяин хозяйку. А та, баба известно, в слезы. Молиться начала. Хозяин ей и говорит: «Бог-то бог, да сам не будь плох. Меня старики кой-каким наукам научили. Погибнем, коли не науки, баба!» И крикнул он друзей-товарищей! Слетелось со всех гнезд много птиц. Заклевали сперва змею. Потом, — в зобах, что ли, — воды натащили, пожар потушили. А там и воронью стаю отогнали. И стали они жить-поживать, добро да славу наживать. Да-а… Ну, а отгадку этой притчи скажу, когда вернетесь.
Петер. А я и сейчас знаю.
Ломоносов. Сделай милость, скажи, Петер.
Петер. Просвещение — суть самая крепкая узда на тиранов!
Пиленко. Московский университет — суть мастерская, где оную узду тачать будут!
Укладник. И будем на Урале хоть сто лет, крикнешь: «Ребята, встать передо мной, как лист перед травой!» Встанем!..
Ломоносов. Ну, помолчали, можно и встать. (Встает.) Счастливой работы и счастливых путей, отроки мои! Прощайтесь!
Ученики (Ломоносову и Елизавете Андреевне). Спасибо за ласку!
— За заботы, Михайло Васильич!
— Елизавета Андреевна! Вечно будем помнить вашу ласку.
— Желаем удачи и счастья, Елизавета Андреевна!..
Седой (юному помору). Прощай, внучек. Михайлу Васильевича слушайся, да не балуй.
Юный. Прощай, дедушка! Голубей-то моих не забывайте кормить!
Ломоносов, жена его, поморы и ученики уходят. Юный помор, глазея на чудеса лаборатории, замешкался было…
Баташ (юному). Учиться хотел? Давай, начинай.
Юный. А где машины-то?
Баташ (указывая на стол и на посуду). Вот они! Мы за собой сами убираем. У нас лакеев нет.
Юный. Эка невидаль! Да я всю жизнь дома чашки мыл. Водку оставить?
Баташ. Чего?
Юный. Дед говорит, что пророк Елисей приказал убирать штофы только пустыми.
Баташ. Ух, ты, я вижу, остер.
Юный. На то и топор, что остер.
Входят Ломоносов, Елизавета Андреевна, Поповский.
Ломоносов. А туча велика. Будет славная гроза. Оставшихся учеников отпусти, Поповский. Пусть погуляют.
Поповский. Не до прогулок им…
Ломоносов. Что я сказал?
Поповский. Да я отпустил, отпустил.
Ломоносов. А сам во время опыта будь при громовой машине.
Поповский. Все желают…
Елизавета Андреевна. Все, Михаил…
Ломоносов. В театр и то не все попадают, а у меня — лаборатория. Нечего тут всем делать!
Поповский. Соседи…
Ломоносов. Что соседи? Какие соседи?
Поповский.
Лишь только дневный шум замолк,
Надел пастушье платье волк,
И взял пастуший посох в лапу,
Привесил к поясу рожок,
На уши вздел широку шляпу
И крался тихо сквозь лесок
На ужин для добычи, к стаду…
Ломоносов. Знаю! Какой смысл басни сей?
Елизавета Андреевна. Соседи наши — монахи Богоявленского монастыря — молебен о дожде служат и крестным ходом хотят идти…
Поповский. Чтоб к нам завернуть!
Ломоносов. Плюю на все монашеское коварство!
Захар (входит). С пробой на колыванские серебряные руды не опоздать бы, Михайло Васильич. (Молчание). Уехали?
Ломоносов. Далеко уже…
Захар. Да, чать, вернутся?
Ломоносов. Дай бог лет через пять. Ну, пойдем руды смотреть, да и к громовой машине пора.
Елизавета Андреевна (робко). Михаил…
Ломоносов (сердито). Ты чего, жена?..
Рожок.
Поповский (смотрит в окно). Президент! Разумовский!
Елизавета Андреевна. Карета Разумовских! Парадный кафтан, Михаил, парадный…
Ломоносов. Перед сатаной я лучше надену парадный кафтан, а не перед этим пригожим расточителем!
Входит Теплов. Елизавета Андреевна и Поповский уходят.
Теплов (входя). Господи, спаси, благослови и милосердствуй дому сему! Здравствуй, Коперник, богу соперник! (В сторону крыльца). Пожалуйте, ваше сиятельство.
Входят Разумовские.
Нарышкина. Здравствуйте, Михайло Васильевич! Какую тесную лабораторию вам выстроили.
Теплов. И из этой-то ничего, кроме хвастовства, не выходит.
Нарышкина. Покажите ему, Михайло Васильевич, что выходит!
Нарышкина внешне изменилась мало, разве что чуть пополнела. Но внутренние изменения в ней велики, что заметно с первого взгляда и человеку, который мало ее знает. Жизнь сильно поломала ее, — и хочет сломать до конца! В ней уже мало задора, и колкие слова, которые иногда вырываются, она произносит как-то вяло, нехотя. Она начала явно побаиваться гетмана. И то сказать, гетману везет безостановочно! Он сказочно богат — и богатства эти растут изо дня в день. Двор к нему благоволит. Правда, с Академией не все ладно, но что ему Академия, когда он властвует над всей Украиной! Если жена его одета, сравнительно, скромно, то сам гетман разукрашен донельзя, точно чудотворная икона: атлас, шелк и бриллианты так и пышут на нем. Он весьма раздобрел и — не подобрел: наоборот — стал вспыльчивее: былая пылкость его духа теперь часто превращается в бессмысленный и тупой гнев. Привыкши к подобострастию и искательству, он разозлен уже тем, что Ломоносов встретил его с легким, почти небрежным, поклоном.
Разумовский (повелительно). Катя, не мешай! Ломоносов! О каких это твоих новых научных задачах говорил сейчас генерал Иконников в Сенате?
Ломоносов. Смею думать, ваше сиятельство, что все мои научные задачи — новы.
Разумовский. Где твои студенты? В Академию их не пускает, сам один…
