— Вернее — закрепляйся, казак?..
Рябышев засмеялся:
— Закрепляйся и крепись!
Вспомнилось недавнее совещание в Купянске. Как уверены были мы в скором освобождении Харькова. А теперь, когда появилась возможность войти в город, бить гитлеровцев, пока они охвачены паникой, как говорится, в хвост и в гриву, нам приказывают временно закрепиться на достигнутом рубеже!
В эти минуты из вражеского тыла возвратилась наша конная разведка. Разгоряченный и взволнованный, в помещение штаба вбежал командир кавэскадрона Алексей Лукашов:
— Разрешите, товарищ полковник…
— Жду вас с нетерпением. Докладывайте.
Глаза его блестели, руки нервно подергивались:
— Мы побывали за фронтом, в населенных пунктах Черкасские Тишки, Циркуны, Большая Даниловка…
— Очень хорошо. Далеко забрались…
Он жадно вдохнул воздух, почти закричал:
— Товарищ полковник… Мы побывали в Харькове!.. Да, на его окраине!
Я внимательно взглянул на Лукашова: нет, не шутит.
— Так что же, товарищ полковник, чего вы медлите?! Кроме полицаев, наспех поставленных немцами на дорогах, в этих селах противника нет! А полицаи, как только завидели нас, кто куда во все лопатки… Нужно идти в Харьков немедля. Город фактически наш!..
— Спокойно, Лукашов. Вы беседовали с харьковчанами?
— Да, товарищ полковник…
Я подробно расспросил Лукашова о его рейде и предложил ему и его конникам отдохнуть. Он посмотрел на меня изумленно:
— То есть? Почему… отдохнуть?
— Потому, что вы устали с дороги.
Он вытянулся, козырнул, злой и разочарованный, и, громко стуча каблуками, вышел из домика.
Как хорошо я понимал его! Но что еще я мог ему сказать? Я снова позвонил Рябышеву. Он выслушал меня, поблагодарил.
— Распоряжение остается в силе. Закрепляйтесь.
Через три часа я узнал, что наш сосед слева — 226-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал Горбатов, отбила первые танковые контратаки противника… Сначала гитлеровцы бросили с юга на одну из высот, обороняемых дивизией Горбатова, 8 танков в сопровождении пехоты… Едва эта атака захлебнулась, как немцы двинули с запада 20 танков… Встреченные огнем противотанковых орудий и ружей, они потеряли здесь 15 машин… Захваченные в плен гитлеровцы показали, что на нашем участке фронта противник развернул свои 3-ю и 23-ю танковые дивизии.
«Нет, горячиться не следует, — подумал я. — Вырываться вперед без оглядки — дело иногда простое, но зачастую непоправимое».
Мы приступили к закреплению занятых позиций.
С большим разочарованием, с горечью гвардейцы узнали о переходе к обороне. Снова окопы, бомбежки, огневые налеты вражеской артиллерии, бои за каждую малую высоту. То ли дело прорваться на оперативный простор, преследовать противника, навязывать ему бои и, главное, сознавать, что каждый твой шаг вперед возвращает родине исконные земли ее, села, города!
Еще бы не понимать мне солдата, если такие думы тревожили и мою душу. Но командование фронтом знало побольше нас. Значит, были причины задержаться на только что отвоеванных рубежах. Очевидно, немцы подбросили свежие силы, и нам предстояло эти силы перемолоть. Так или иначе: приказ есть приказ и дело дивизии выполнять поставленную ей задачу.
С утра 14 мая количество вражеских самолетов над нашими боевыми порядками значительно возросло. Под ударами авиации и танков противника наша соседка, 226-я стрелковая дивизия, после упорных боев оставила населенный пункт Непокрытая. До нас доносился гул бомбежки. Но вот бомбардировщики врага повисли и над нами. Я услышал пронзительный, нарастающий свист. Бомба зарывается в землю неподалеку от наблюдательного пункта, но не взрывается. Почему?
Случайность это или, быть может, где-то на западе, в самой Германии, есть у нас безвестные друзья? Впрочем, возможно, это лишь дело случая. Бомбы ложатся несколько впереди наших окопов, застилая долину черной пеленой.
В наших боевых порядках ни малейшего признака паники. К этим «сеансам» мы давно уже привыкли. Еще под Киевом, под Конотопом, на Сейме, в Тиме. Атаку вражеских танков гвардейцы отбили без особого труда.
Пока противник вгрызался в оборону наших соседей слева, 244-я стрелковая дивизия, соседка справа, даже перешла в наступление. Она выбила фашистов с трех важных высот, и ее разведка ворвалась в населенный пункт Русские Тишки.
При этом известии мне стало весело. Смеялись Зубков и Борисов.
— Представляю, — говорил комиссар, — как бесятся сейчас немецкие штабники! Будто в детской побасенке: нос вытащил — хвост застрял; хвост вытащил — нос застрял.
Мне нравились эти обстрелянные офицеры: война — войной, а шутка — шуткой. Однако немцы что-то задумали всерьез. Снова они бомбят наши 34-й и 42-й полки. По-видимому, гитлеровцам очень жаль своих складов, которые они недавно оставили нам, — самолеты стараются разбомбить эти склады.
Я вижу, как из-за высотки выкатываются танки противника. Насчитываю 20 танков. Развернувшись в неглубокой лощине, они движутся от Новоалександровки на Петровское. За танками, почти вплотную, следует вражеская пехота. Издали зеленые фигурки кажутся всполошенно-суетливыми. Наши снаряды рвутся меж танками, и вот две машины застывают на месте.
Но и гвардейцам 34-го полка, где командиром Трофимов, нелегко. Пять вражеских танков одновременно выкатываются на батарею 45-миллиметровых орудий. Падают, сраженные пулеметными очередями, наши артиллеристы. Три пушки раздавлены. Их расчеты погибли. 1-й батальон 34-го полка медленно отходит на скаты Петровского.
Противник снова бросает в бой авиацию. Бомбы рвутся в полосе обороны 1-го батальона. Самолеты снижаются и ведут пушечный огонь. Еще 12 немецких танков атакуют гвардейцев Трофимова. Но из урочища Комашного выкатываются наши КВ. Завязывается танковый бой: броня — против брони, мотор — против мотора… Я вижу: немцы пятятся. Танков у них больше, но наши машины неизмеримо мощнее. И эта яростная атака противника отбита.
По телефону мне сообщают, что дивизия получает усиление: дивизион противотанковых орудий и 22-й противотанковый батальон 38-й стрелковой дивизии.
