гоняться за утятами. На крик, прибежали: Минька, Панька, Санька, Сергунька Федотовы и всей оравой стали гоняться за прятающимися утятами в траве и воде.
Утка, держась поодаль, позывно, и тревожно вскрикивая давала сигналы утятам нырять в воду. Утята, ныряя в мутной воде, были недосягаемы для глаз ловивших их ребят. Утомлённые беспрестанным нырянием, утята изнемогали, они тайно высунув носы из воды, где-нибудь около берега или около торчащей из воды осоки, изнеможённо дышали. Ребята, распознав эти уловки утят, легко обнаруживая их, хватали за носы и вылавливали. Савельевы поймали три утёнка. Утка с остальными утятами успела спрятаться в густых прибрежных зарослях горького лопушатника. Выловленных утят, ребята привезли домой с большим торжеством.
Под вечер на лугу людей поубавилось. В основном, семейные мужики, дружно скосив траву и высушив её, а сено быстро покидали на телеги увозили домой. Федотовы несколько припозднились – с утра они косили в Репслее.
Через пай от Федотовых, косил свою траву одинокий Семион Селиванов. Уставший Семион с завистью и тоской наблюдал за работой семьи Федотовых. Как дружно они орудуют около воза навивая сено. Иван Федотов своими длиннющими деревянными вилами ловко подбрасывая на высоченный воз навильники сухого шумящего сена, весело расхаживая вокруг воза, назидательно шумит на принимающего на возу сено, Саньку:
– Ты Саньк, ровнее разравнивай сено-то как-бы на бок воз-то не навить! А воз-то получается ого-го!
Санька, принимая навильники сена старательно разравнивает его она возу, приминая ногами пласты, показывает где класть последующий. Вместе с отцом на воз вилами сено кидает и сын Ивана Павел. Серёга, вооружившись граблями, подгребает рассоренное по паю сено. Дело у Федотовых спорится, работа идёт колесом. Иван, забросив последний клок сена на воз, отошёл в сторонку, чтоб в небольшой передышке полюбоваться возом со стороны, посмотреть, не на бок ли получился воз. Он с минуту приглядывался к возу не выпуская из рук вил, которые он торчмя черенком уткнул в землю. Со стороны, Семиону показалось, что Иван, рогульками вил, подпёр малюсенькое, схожее с навильником сена, облачко, застрявшее в вершине небосвода. Приостановивши косьбу, Семион не стерпел, чтоб шутливо не заметить
– Иван! Ты смотри, своими вилами-то, небо не проткни!
– Нет, я осторожно! – до неба-то стараюсь не досунуть! – усмехнувшись, отшутился Иван, приняв Семионову шутку. – До неба-то еще высоко хотя и долгие у меня вилы-то, а всё равно их не хватит, – с явным довольством добавил Иван.
Где-то в отдалённости зловеще закаркала ворона, встревоженный Семион, тоскливо пожаловался Ивану
– У меня дома сено не досушено, а ворона каркает – дождя накликает!
– Это она так, только пугает, а дождя не должно быть – успокаивающе отозвался Иван.
– Вчера я в лес за дровишками ездил, заодно молоденьких липок домой привёз, надрал лык на лапти, а голые лутошки, думаю, на изгородь в огороде употребить. Поделился вчерашней поездкой в лес Семион.
– И редкий раз, когда со мной какое-либо несчастие не случится, и на этот раз до того доездился – ось у телеги перетёрлась и при выезде из Серёжи хрустнула. Пришлось грядку от телеги снимать да на ось переделывать. Долго пришлось мне там повозиться, горя перетерпеть, а всё-же всё уладил и домой доехал, – жаловался Семион о своих неполадках и бедах. Старательно увязывающему воз Ивану, который Семионовы слова не все расслышал.
Смирнов. Оглоблина Татьяна
Давненько Николай Смирнов порывался овладеть Татьяной Оглоблиной, бабой толстой и не в меру ленивой. Татьяна, живя со своим равнодушным ко всему мужем Кузьмой, только и знала: досыта ела, досыта спала, да ежегодно родила, иногда прихватывая от мужа, со стороны, а невзыскательный и простоватый Кузьма всё равно всех детей считал своими не подозревая, что «кукушка» подкладывает в его гнездо, совсем непохожих на Кузьму птенцов. Кузьма, по своей простоте и мягкому своему характеру, только и знал службы в совете, почитывал книжки, иногда выпивал. В меру своих сил работая вёл своё немудрящее хозяйство.
Случай, для Николая, подвернулся подходящий вскорости. В ночи у Николая захворала жена Анна. Пастух, протрубил рано, призывая баб к дойке коров. Доить корову, Николаю пришлось самому. Достав с печи дойницу он пошёл во двор, но корова, почуяв, что под неё подсел мужик, а не баба, начала беспокойно топтаться на месте и не стала сдавать молоко. Николаю пришлось пойти на хитрость: он сходил в избу, повязал на голову Анин платок и напялил на себя женин-же сарафан, но и это не помогло. Корова как взбаламученная переходила с одного места на другое, глазом косясь на новоявленную «хозяйку». Николай с досады, крепко выругался и сбросив с себя бабью обряду, поспешил к дому Кузьмы, с расчётом попросить его Татьяну подоить корову.
В огороде, сбоку от двора, в утреннем тумане, на грядах возился Кузьма, он хлопотливо занят был поливкой капусты. Николай окликнул его:
– Кузьма! А Кузьма!
– Эй! – громогласно отозвался Кузьма,
– На хрен лей! Чтоб остальная овощ в огороде росла и водилась, – шутливо смеясь, провозгласил Николай.
– Хрен-то и без поливу растёт. Он и так весь огород заполонил! Не надо ли тебе? Нарою! – весело улыбаясь, тоже пошутил Кузьма
– Нет, не надо. Спасибо, свой есть, – урезонил Кузьму Николай.
– Я ведь, к тебе Кузьма, по делу!
– По какому? Говори!
– У тебя Татьяна-то дома?
– Дома! А где же ей быть, в шубе спит еще
– А, что?
– Одолжи мне её на одну минутку!
– А на прокат бабу не сдаю! – шутливо, улыбаясь ответил Кузьма.
– Да я, не про то! Только корову, чтоб она у нас подоила. У меня Анна-то, что-то прихворнула.
– Да я шучу. Поди, да бери мою, «баба не лужа хватит её и для мужа», – словами пословицы, блеснул перед Николаем Кузьма, – Поди в избу. Она там, буди её, – непредусмотрительно повелел он Николаю.
Николай, поспешно зашагал через крыльцо в сени, приоткрыл дверь. На деревянной кровати видимо с клопами, лежа кверху лицом, безмятежно спала Татьяна. Руки её, запрокинутые за голову, распластались на грязноватой подушке, молодые полные щёки, как яблоки горели румянцем. Она равнодушно и глубоко дышала. Её пышная полная грудь в такт дыхания, то поднималась, то опускалась. Её правая грудь, вывалилась из прорехи нательной рубашки, по соску расползлась белёсая молочная капля. Видимо, от груди, только что отвалился, насосавшийся вдоволь, ребёнок. Отвернувшись к стене, он блаженно распластавшись ручонками и голыми ножками, беззаботно спал и во сне плямкал губами – инстинктивно сосал воздух. Полураздвинутые, икристые Татьянины ноги, сверху прикрыты ватолой.
Николай, наблюдая эту соблазнительную картину, с дрожью в ногах, сдержанно и преднаслаждённо глотал подкатившуюся к горлу сухомань. «Вот бы приладиться, да поцеловать», – подумалось, несколько растерявшемуся в нерешительности Николаю. В искушении, он неуверенно шагнул к кровати, с намерением воспользоваться подходящим моментом. Лежащие вповалку, на разостланном полу, соломенном тюфяке, ребятишки, внезапно завозились,
