под подол залезть! – неунимаясь возмущалась Анна
– Да это, он у неё титьки щупает, а под подол-то ему лезть, вовсе надобности никакой нет, – успокаивала Устинья Анну.
– Анн, ведь сама была в невестах! Так небось у самой-то женихи титьки щупали? – разоблачительно с язвительной усмешкой, укольнула Устинью Анна.
– Щупать щупали, а чтоб под подол! Этого не было! – бойко объявила Анна. – Я бывало, так шелыгну, что любой парень, от меня откатится колбасой! – буйно геройствовала Анна.
– А, что же, говорят, ты Анёнку-то трёхмесячную родила!?
– Это совсем другое дело! Я не одна, я с мужем жила. Мы в ту пору, со свадьбой задержались. У мово покойного тятеньки, денег в то время не хватало, вот и пришлось, задержаться со свадьбой-то! Вот и пришлось нам с моим покойным Иваном-то, близь году засватанными пребыть, – деловито объяснила Анна.
– А, Васька-то у тебя, и вовсе выблюдок! – злонамеренно козырнула Анна.
– Эт как выблюдок? – возмущённо спросила Устинья – злобно глядя прямо в переносицу Анне.
– Да так! Люди бают! – ехидно, смеясь ответила Анна.
Уж не из таких Устинья, чтоб стерпеть такую обиду. Будучи от самой природы коварна и зла, как курица из-под галки, и по своей собственно натуре, похожей на курицу, у которой только что ястреб утащил цыплёнка, она так яростно раскудахталась на Анну, что всю дорогу, что они шествовали, с вёдрами на коромыслах, от судорожного содрогания её тела воды в вёдрах осталось вполовину, а тропинка за ней вся усеяна водяными брызгами. Анин петух, заслышав хозяйкин спор с соседкой, видимо подумав, что они снова спорят из-за него торопливо, шмыгнув в подворотню своего двора. Оправившись от испуга, вопросительным знаком изогнув шею, очумело выпучив глаза, победоносно запел. Сидя на завалине и наблюдающие за ругающимися соседками, Дунька Закерова, с Татьяной Оглоблиной, толкуя меж собой, гадали: а кто же из них переспорит.
– Давай биться об заклад, что Устинья всё же переспорит, – шутейно предложила Дунька Татьяне. – Я её натуру знаю.
В прошлом году на жнитве, около Волчихи она в споре, Вторусского мужика, чуть не убила!
– А как, дело-то было? – поинтересовалась Татьяна.
– Этот мужик, осмелился на большой дороге, на нашем поле, ничейную землю рожью засеять, вот Устинья и задала ему ураза. Так тот не рад что и связался! А она до того на него окрысилась, что бросилась на него врукопашную, а после похвалилась! Ладно, что люди разняли, а то бы, грит, я бы его совсем прикантомила!
– Да она еще, вон чем козыряет: говорит у неё защита в совете есть, брательник Яков, сторожем служит. Так что, она грит: «никого не боюсь!» – повествовала об Устинье Дунька. – Да и мне прихаживалось спорить с ней. Однажды мы с ней заспорили, о том, когда война закончилась: я баю – осенью, а она, из кожи лезет, одно своё торочит – летом! Я ей баю я точно знаю, потому что, в тот день как война закончилась, мой брат Николай, без вести пропал. А она вздыху не даёт, спорит, и своё доказывает
– У меня, говорит, в тот день, как раз, зубы болели и тот день на всю жизнь запомнился
– А Анна Гуляева, оспаривает, что война закончилась в жнитве, ей в этот день за, что-то, свёкор в лицо похлёбкой плеснул, – вставила своё слово в суждение об окончании войны Татьяна.
– А ково бы спросить, кто доподлинно знает, когда всё же закончилась война? – безмятежно позёвывая, проговорила Дунька.
Осип и коряги. Подсолнечники. Ершов и поросята.
В непродолжительное время, в так называемую глухую пору, после весеннего сева и посадки картофеля, каждый мужик старается, заняться по своим домашним, хозяйственным делам. В этот тёплый солнечный день, Осип Батманов решил съездить на своей двухколёсной колымаге, в лес за дровами, как обычно за выкорчеванными из земли смолистыми корягами. Чтоб пополнить свою неимоверную силёнку он перед тем как отправиться в лес, сел за стол, стал завтракать. Осип, старательно и деловито обгладывал солидных размеров мосол, оставшийся от вчерашнего ужина. Сидевшая под столом кошка, выжидающе устремила свой взор на него в упор. Выражение глаз кошки, как бы говорило: «Не больно старайся глодать-то! Скорее бросай его мне под стол, а я уж с ним расправлюсь, догложу!». А Осип, не обращая внимания на кошку, вспотев от выхлебанных подогретых щей, вчерашних праздничных остатков картошки, каши, пирогов. Работал зубами над маслом – деревенское брюхо не знает сытности. Дряблая морщинистая кожа, на Осиповой шее, ходуном ходила в такт движения его челюстей. Бросив мосол кошке, которая по-своему принялась за мосол, громко гремя им.
Осип вышел во двор, выпятив из ворот, свою кормилицу, увесистую, громоздкую колымагу (которую впору возить только лошади). Запрягшись в неё направился в лес, гремя по бревенчатому настилу прогона. Вместо топора, Осип вез в телеге своей железную лопату. Топор мало когда ему спонадобливался в лесу, он больше орудовал там лопатой, выкорчёвывая из земли, своими могучими руками и выдирая с корнем, туго податливые пни и коряги.
Приехав, в «Волчий дол», место в ближайшем лесу (где раньше, как говорят старики, был лес «в небо дыра», – посмотришь на вершины сосен – с головы шапка валится»). Осип принялся за дело. Благословившись, осенив грудь свою крестным знаменем, он лопатой, старательно и ловко (в этом деле он большой практик: канав в лесу, он не мало прокопал) стал подрываться под кряжистые пни.
Осип выбирал пни и коряги, которые только пообхватистее, в них дров-то больше. Навыкорчевав и навалив на колымагу солидный с лошадиный воз, Осип заметил в сторонке, почти свежий объёмистый пень, выпукло торчащий из песчаной земли. Подойдя к нему, Осип, с деловитой заинтересованностью сосчитал годовые кольца на срезе пня, их оказалось под сто. Мысленно определив, что этому бывшему дереву, лет под сто, Осип, кряхтя, принялся за дело. Откидываемая от пенька земля летела в разные стороны. Хотя и упорно сопротивлялся пень, но наконец поддался напористым усилиям Осипа. Осип с треском выдрал, похожий на морского спрута, пень. На земле перед Осипом, лежал, своими отрослями растопырившись во все стороны, поверженный древний старик – пень.
Взвалив, эту топорщившуюся корягу, поверх всех остальных на воз, Осип, впрягшись попробовал воз стронуть с места. Оказалось, тяжело и неподсильно. Он наворочил такой воз, что с места не сдвинешь. Даром, что такой сильный, но стронуть его подстать только лошади. Чтоб поднакопить силы, Осип перед дорогой, решил малость отдохнуть, присев на пригретом солнцем пригорке. «Сиди, ни сиди, а трогаться в путь, двигаться к дому надо. За меня воз домой везти никто не будет», – подумал Осип, поднимаясь и впрягаясь в оглобли.
На счастье, Осипу, по дороге к дому, устало шли ребятишки: Панька, Санька и Ванька. Они шли с
