у ежа и делало его древним организмом, как любят говорить биологи, и космически совершенным. Лёвушке же хотелось по-пацански дать подж…ник за его девичью брезгливость. Моллюска оглядели и бросили с берега в море.
Мои дальневосточные впечатления стали обрастать штрихами и нюансами.
И всё равно чего-то не хватало. Позвоночная грыжа еще продолжала болеть, сказывался затуманивающий сознание джетлаг, и я по-утреннему брюзжал, поругивал сам себя, что согласился на предложение Хрулёва ехать сюда и проводить мастер-класс по менеджменту туризма. Привлекало меня одно – выпить с Хрулёвым, сблизиться с ним по-свойски и попасть в некий идеальный мир, где легендарный хрипучий Хрулёв хлопает меня по плечу и говорит: давай, мол, брат, давай выпьем за нас, б…, с тобой!
Но Хрулёв не пил.
На судне были два музыканта известной группы с почти одинаковыми фамилиями, к которым Хрулёв по-свойски тяготел и подначивал их во время завтрака.
– Слышь, Чередниченко, – задорно включался он, чтобы все слышали, – а Приймаченко не дурак-то пожрать!
Чередниченко притворно защищал товарища, а Приймаченко делал вид, что не слышал, и угрюмо подходил снова и снова к шведской линии.
Эти двое производили впечатление профессиональных пилигримов-бездельников. Похоже, за их участие в тестовой экспедиции им приплачивали, что вызывало чувство зависти.
В команде эту парочку рок-героев уравновешивали две одинокие представительницы туркомпании, девицы-неразлучницы – одна худенькая и улыбчивая, похожая на чайку, а вторая плотная и напыщенная. Ни с одной ни с другой вариантов не предусматривалось, ибо ответственность, все на виду, не расслабишься. Ноу пёрсанэл онли бизнес.
Научное судно было спущено на воду в начале восьмидесятых, принимал его на флоте тот самый капитан, который и сейчас был на мостике. Немногословный, благородно состарившийся в тотальную седину, красивый и по-советски скромный Борис Игоревич.
Программа на судне была расписана: высадки в природных ландшафтах, лекции и вечерний энтертейнмент.
Система втягивала меня. Я пассивно переходил в её подчинение, без страха и сопротивления, принимал контракт человека и моря, который я заучил ещё на «Крузенштерне» (доводилось пройти в своё время от Форер до Бордо). Койка, рундук, трёхразовое питание, отсутствие связи с мобильным внешним миром и книжка вместо мессенджеров на ночь. Ещё неотъемлемое сближение с новыми людьми, которые, конечно, откроются через пару дней своими тёплыми очаровательными сторонами, а пока они для меня, равно как и я для них, – в общем, все мы – морские ежи.
Первым раскрылся высоченный атлет Олег, служивший в команде шлюпочным капитаном. Его ответственность – доставить всех желающих с борта на берег и обратно на специальной надувной военно-десантной лодке. Он был поставлен Хрулёвым в лекционную программу как участник полярной экспедиции. Огромный, смущающийся и по-детски взволнованный, он поведал историю столетней давности по следам сверхчеловека, культового ледового камикадзе Валерия Альбанова. Короткими, несмелыми, тихими фразами, переключая слайды, Олег описал историю схождения Орфея в ледяной ад. Он вычислил по дневникам Альбанова нескольких пропавших без вести участников, с телами которых за сто с лишним лет ничего не могло произойти на безлюдном клочке Земли Франца-Иосифа. Снарядив экспедицию товарищей, пять лет тому они прибыли на место и в течение месяца нашли одного несчастного в полной амуниции, но без головы. Он и до сих пор ждёт своего часа предания земле, подобно арктическому Паганини, ибо законодательно его просто так не захоронишь. История так захватила меня, что я теперь понимал каждое негромкое слово Олега. «Настоящий смельчак – на публике может позволить себе неуверенность», – подумал я.
Когда Олег почувствовал, как в жилах присутствующих стала остывать кровь, он переключился и стал рассказывать про приставучего белого медведя, который всех извёл своим любопытством, перегрыз вещи и вывалялся в соляре. И ещё о том, что плывущий медведь – самое беззащитное животное в Арктике и никогда ни на кого не нападёт. Гризли по сравнению с белым куда более коварная и беспощадная машина.
Верхние палубы жили привычной жизнью: по судну сновали члены команды, в столовой работали женщины, явно чьи-то жёны, бок о бок живущие на судне с мужьями, улыбчивые, уставшие, потому что ходить в море в основном дело не женское.
Иные – угрюмые, неряшливые – люди подымались наверх с нижних палуб – из машинного отделения, из «маслопупской», как уничижительно говорят о них обитатели верхней палубы – штурманы. Штурманы же (или же, если совсем уж точно, «штурманА»), в свою очередь, были ненавидимы механиками, и эта морская война «мышей и лягушек» известна на море издревле.
Человек, содержащий свойства и тех и других, – это боцман. Боцман, как белка на плавучем ковчеге жизни, объединяет верхние и нижние миры-палубы.
Вот и сейчас чудной, с подвижными синими глазами боцман Кирилл, мальчишеского вида, спорил с Хрулёвым на камбузе. Хрулёв обожал боцманов и видел в них элементы извечного фольклора и даже смотрел на них с лёгкой завистью.
– Кирилл, – шипел Хрулёв, – я рассчитывал на вас как на доброжелательного, честного, в общем-то нескучного человека. Как же так… Ну что, трудно было прийти сюда?
– Вы понимаете, – чирикал странноватый Кирилл, прижимая руку то к груди, то к голове, – разве не понятно? Я же объяснял вам ситуацию по судну, тем более мы идём домой, – последние три слова Кирилл отчеканил, прямо глядя в глаза. – Это судно, а не катер с парусом. – Кирилл поднял палец руки вертикально вверх и комично посмотрел на него.
Дальнейший диалог смотрелся более чем выразительно, но смысла никакого не имел.
– Это было в шесть часов вечера, – парировал Хрулёв, овладевая генеральской выправкой и повышая голос. – Неужели сложно было прийти?
– Я же вам объяснял: мы идём домой, а это моё судно, и я на нём уже 17 лет, – отвечал невпопад Кирилл.
– Испугался, струсил, – вторил Хрулёв, – мог прийти хотя бы на 15 минут!
– Что случилось? – вяло спросил Приймаченко у Хрулёва.
– Обещал прийти на пельменный аврал и не пришёл, – блеснул черными глазами притворно разгневанный Хрулёв.
Пельменный аврал – старинное развлечение на российских судах: лепка пельменей всей командой. В каждую порцию ради хохмы добавляется «сюрприз», кто во что горазд: лук, перец, ореховая скорлупа. Но впечатление производит смелая не по-детски передозировка.
На этот раз после разбора пельменей по тарелкам внезапно заорал и вскочил со своего места Лёвушка, разжевав сюрпризную закладку. Убежал полоскать рот со слезами на глазах.
– Две ложки соли положил, – злодейски пробормотал Хрулёв, – сработало. Ха-ха.
Совсем не верилось, что здесь, в двадцати милях от нас, существует цивилизация маленьких умных людей, спускающих на воду бумажные фонарики, придумавших самый разумный автопром и аудиотехнику, над которой мы тряслись в восьмидесятые. Таинственные, улыбающиеся как бы ни для кого, они живут вон на тех островах, откуда нам уже приходят эсэмэски про роуминг, как издёвки.
Тех, кто жил в Японии, я знал мало. Штатный московский корреспондент-новостийщик Така, которого я показывал даже своим детям, и еще одна «японка», которая проводит время в Токио на протяжении семи месяцев, а потом приезжает в Крым в виноградные колхозы. Все её в колхозе называют Гейша. Она пьёт крымский брют, хохочет и рассказывает, какие маленькие у японцев члены. Эта информация меня не обескураживает. Наоборот, за этим наветом я вижу компактность и целостность нации. Представления о необходимом и достаточном.
Говорят, в восьмидесятые рядовой японец потреблял стружку тунца поверх порции риса – единственная форма белка в рационе. Линейные параметры развивать неоткуда.
Вечером, наконец облачённые в свежие футболки, до сих пор малозаметные, но теперь с чувством собственной значимости туда-сюда стали сновать музыканты. В кают-компании они долго выбирали место для «правильного угла работы с аудиторией», как суетливо бормотал один из них. Все просто: гитара, два голоса, даже без микрофонов. «Душеспасительные ребята», – подумал я. Где угодно, на облучке – так и надо, и даже посудомойки подпевают им. Жаль, что я слушаю все англоязычное. Отыграли сет, выдохнули, пропотели, ушли – вернулись через полчаса снова обычные и уже, как видно, накатившие.
– На, Гоша, выпей, не мучайся, – протянул панибратски стакан с виски Хрулёву разгорячённый Приймаченко.
Хрулёв взял стакан, подержал
