Я была принята в Штутгардте с царскими почестями, на которые никак не могла рассчитывать и которые меня скорее удивили, чем восхитили. На вокзале меня встретила королевская свита, а у альпийской лестницы, ведущей к королевской вилле, меня ждал король собственной персоной, чтобы подать руку и повести пред очи королевы, которую я уже заметила наверху каменной горы.
Она бросилась ко мне в объятия со слезами, и, когда первые чувства волнения от нашей встречи улеглись, она отвела меня в комнаты, приготовленные для меня рядом с ее покоями.
Едва мы уселись, как она стала умолять меня рассказать о том, что происходило в Зимнем дворце со времени женитьбы Государя до его смерти.
— Прежде чем говорить что-либо, сударыня, — обратилась я к ней, — позвольте мне задать вам один очень важный вопрос. Почему вы написали Государю письмо, которое привело в отчаяние всю Царскую семью и вызвало, всеобщее порицание в отношении вас?
Штутгардт в XIX веке.
В первое мгновение королева, казалось, была очень удивлена моими словами.
— Вы читали это письмо? — спросила она с каким-то страхом.
— Нет, сударыня, но я видела, какое безотрадное впечатление оно произвело на каждого члена Царской семьи, которая вряд ли вам его простит.
Королева после этих слов закрыла лицо руками и залилась слезами. Наконец она смогла заговорить.
— Так вот почему, — воскликнула она, — со мной были так холодны, так сдержанны после смерти брата! Я жила здесь как в потемках — ни одного слова, ни одной подробности из Петербурга, чтобы знать, как себя вести. Я узнала обо всем только из письма Государя. Король и я сломали голову, обдумывая наш ответ, но брат написал, что все удовлетворены происшедшим, и мы сочли излишними запоздалые и бесполезные возражения.
— Следовало догадаться, сударыня, что там не могли быть удовлетворены подобными обстоятельствами, и подумать прежде всего о тех, кому привелось страдать.
— Я хорошо понимала, — продолжала сквозь рыдания королева, — что положение бедных детей невероятно тяжело, но думала, что понемногу улеглось, и не считала себя вправе вмешиваться в такие интимные дела. Все это страшное недоразумение!
Бедняжка королева выглядела такой расстроенной, мне так больно было видеть ее слезы, что вся моя непреклонность тут же иссякла. Я отдала бы все на свете, чтобы оправдать ее в глазах обвинителей. Я попросила передать мне содержание ее письма к Государю. Она пересказала его слово в слово — текст значительно отличался от того, что ходил по Петербургу. Я не удовлетворилась этим и, извинившись за прямоту, попросила у королевы копию письма, сославшись на то, что смогу его верно оценить лишь в том случае, если у меня будет перед глазами текст. Через несколько недель королева прислала мне копию, выполненную собственноручно. Если бы она догадалась одновременно прислать копию письма Государя к ней, мне было бы гораздо проще оправдать ее в глазах Их Величеств. Тем не менее, вернувшись в Россию, я выполнила обещание, данное королеве. Во время одного из моих визитов в Гатчину, оказавшись с глазу на глаз с Государем и Государыней, я сделала все, чтобы смягчить их недовольство. Правда, от меня не потребовалось особых усилий, потому что обращалась я к сердцам благосклонным и великодушным. Время также сделало свое дело, и я была счастлива, что меж ними восстановились прежние любовные отношения. Более того. За год до своей кончины королева выразила желание приехать в Россию, чтобы в последний раз повидать родных и поклониться дорогим могилам. Она страстно мечтала об этом и жила в страхе, что неожиданное препятствие может ей помешать. Однажды во время обеда у Великого князя Владимира Александровича Государь спросил, не имею ли я известий от королевы. Я ответила, что только что получила письмо от нее, в котором она писала: «Молите Бога, чтобы я смогла выполнить мое благое паломничество».
— Теперь, когда король умер, — произнес Государь, — королева могла бы приехать к нам насовсем и не возвращаться более в Германию.
Я знала, что для королевы это предложение было неприемлемым, но меня глубоко тронуло великодушное участие со стороны человека, который никогда не бросал слов на ветер и говорил всегда лишь то, что думал.
Как известно, королева умерла, не выполнив своего заветного желания, — для меня это было большим горем, потому что мы обе были друг для друга частичкой дорогого прошлого.
Возвращаясь к хронологическому порядку моего повествования, приведу письмо Государя Императора Александра II к сестре королеве Вюртембергской Ольге с извещением о его морганатическом браке.
«Моя совесть и чувство чести заставили меня вступить во второй брак, бы и не помышлял сделать это раньше, чем кончится траурная годовщина, если бы не наше кризисное время, когда каждый день грозит новым покушением оборвать мою жизнь. Именно поэтому я весьма озабочен как можно скорее обеспечить будущее женщины, которая в течение четырнадцати лет жила только для меня и детей, которых я от нее имею.
Княжна Екатерина Долгорукая, несмотря на свою молодость, предпочла отказаться от всех светских развлечений и удовольствий, имеющих обыкновенно большую привлекательность для девушек ее возраста, и посвятила всю свою жизнь любви и заботам обо мне. Она имеет полное право на мою любовь, уважение и благодарность. Не видя буквально никого, кроме своей единственной сестры, и не вмешиваясь ни в какие дела, несмотря на многочисленные происки тех, кто бесчестно пытается воспользоваться ее именем, она живет только для меня, занимаясь воспитанием наших детей, которые до сих пор доставляли нам только радость.
Наш брак получил тайное благословение в воскресенье 6 июля в моей походной церкви, размещенной в одном из залов Большого Царскосельского дворца, от священника Никольского в присутствии графов Эдуарда Баранова, Александра Адлерберга и генерала Рылеева, а также Варвары Шебеко, верного друга княжны. Формальный акт о заключении нашего брака был составлен тут же священником Никольским и подписан тремя свидетелями. В тот же день я подписал акт в Сенате, извещающий о моем вступлении в морганатический брак с княжной Долгорукой, с предоставлением ей титула Светлости и имени княгини Юрьевской. То же имя и титул получили и наши дети: сын Георгий восьми лет и дочери Ольга семи лет и Екатерина двух лет со всеми правами законных детей, вытекающими из заключения морганатического брака царственной особы с лицами, не принадлежащими к царствующим фамилиям, следуя статьям Свода законов Российской Империи, относящихся к Учреждению Императорской фамилии. Те же права предусмотрены и для детей, которые у нас могут появиться впоследствии. Оба акта сданы в архив министерства Двора. В мои намерения входило сохранить мой новый брак в тайне до мая будущего года. Я посвятил в него только Лорис-Меликова и сына Сашу с женой по их возвращении из Гапсаля. Я представил им мою жену и детей, так как мне хотелось, чтобы они узнали обо всем из первых рук, дабы никто не воспользовался их неведением для того, чтобы поселить между нами раздоры, — хотя, конечно, я был совершенно уверен в благородстве их чувств. И должен сказать, они полностью оправдали мои надежды, судя по тому, как они восприняли известие, и по той дружбе, которую они выказали моей жене и детям. Это произошло за четыре дня до моего отъезда в Крым. Моя жена и дети должны были отправиться вслед за мной в тот же день, но с обычным курьерским поездом, чтобы прибыть на свою виллу под Ялтой. Но накануне жена получила анонимные письма с угрозами убить ее и одну из дочерей во время пути. Это заставило меня взять их в свой поезд и ехать с ними в Ливадию под одной крышей. Таким образом, скрыть тайну от моей свиты и тех, кто видел нас вместе, не удалось. Адлерберг и Лорис держались мнения, что в случае, если будут задавать вопросы, не следует отрицать нашего брака, но и не объявлять о нем пока официально. Такого решения я и придерживался в Ливадии, где моя жена имела случай быть представленной моей свите, и мы жили там совсем уединенно, видя посторонних лишь от случая к случаю за обедом да за вечерней партией.
