Все чаще в последние годы жизни в творчестве Данте появляется метафора ладьи и корабельного паруса. Еще в начале второго трактата «Пира» Данте писал: «Вот время зовет и требует, чтобы судно мое покинуло гавань, посему, направив парус разума по ветру моего желания, я выхожу в открытое море с надеждой на легкое плавание и на спасительную заслуженную пристань». Вслед за Цицероном он уподобляет естественную смерть гавани и отдохновению после долгого плавания. На исходе дней надо опустить паруса и входить в гавань спокойно, едва пользуясь кормилом. Гвидо да Монтефельтро, под старость лет сменивший доспехи полководца на сутану францисканца, объясняет это превращение в «Аде»:
«Когда я понял, что достиг той части
Моей стези, где мудрый человек,
Убрав свой парус, сматывает снасти…»
Но в Равенне метафора парусов приобретает еще иной смысл. В прозе Цицерона и Квинтилиана часто встречается также уподобление: писать — значит подымать паруса, кончать произведение — паруса опускать. Дантовские торжествующие терцины плыли все дальше и дальше, преображая старые образы, разворачивая все новые и новые видения. В «Чистилище» и в «Рае» метафора ладьи и паруса засверкала мощью его гения. В этих прекрасных строках утверждает себя творец Нового времени:
Для лучших вод подъемля парус ныне,
Мой гений вновь стремит свою ладью,
Блуждавшую в столь яростной пучине.
Но за кораблем Данте кто может поспеть?
О вы, которые в челне зыбучем,
Желая слушать, плыли по волнам
Вослед за кораблем моим певучим,
Поворотите к вашим берегам!
Не доверяйтесь водному простору,
Как бы, отстав, не потеряться вам!
Здесь не бывал никто по эту пору:
Минерва веет, правит Аполлон,
Медведиц — Музы указуют взору.
В 1321 году отношения между Равенной и Венецией ухудшились, какое-то дерзкое равеннское суденышко напало на венецианский купеческий корабль и ограбило его; были и человеческие жертвы. Гвидо Новелло поспешил, чтобы отвратить войну с бесконечно более сильной Венецией, отправить в Светлейшую Республику послом Данте Алигьери, уже испытанного в сложных дипломатических миссиях. Напомним хотя бы о той помощи, которую он оказал маркизам Маласпина в их спорах с воинственным епископом Луни. Данте должен был убедить Великий совет Венеции отказаться от объявления войны Равенне. Существуют разные легенды о том, как Данте напугал своим красноречием дожа и венецианских сенаторов, которые, боясь его влияния, не стали задерживать поэта в своем городе.
Данте удалось все же приостановить заключение союза между Чекко дельи Орделаффи, сеньором Форли, и Венецией, направленного против Гвидо да Полента. Быть может, Венеция также опасалась дружеских отношений Данте с Кан Гранде, которого он мог попросить помочь Равенне, и пошла на уступки.
Трудно сказать, возвращался ли Данте вдоль берега Адриатики на судне или же пешком и на коне через болотистую местность в низовье По, но, во всяком случае, вернувшись, он заболел лихорадкой.
Может быть, в бреду ему вспоминались стихи Гвидо Кавальканти, которого некогда он и другие приоры Флоренции выслали в малярийную область Сарцаны. Кавальканти вернулся на родину, но скоро умер. И губы Данте повторяли стихи «первого друга» его молодости:
Больше не надеюсь, о баллата,
Возвратиться на луга Тосканы…
Данте умер в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года. Гвидо Новелло приказал положить его тело в каменный античный саркофаг. На голову Данте правитель Равенны возложил лавровый венок, воздав великому поэту почесть, которую забыли или не хотели воздать ему при жизни неблагодарные современники. Не во Флоренции, а в чужом городе Данте удостоился этой чести и опочил среди мозаик и героев древности, казалось, забытый всем миром. Гвидо Новелло по обычаю города сказал торжественное слово, которое произносилось, когда умирал знатный или именитый гражданин. Саркофаг с телом Данте поставили в саду францисканского монастыря, прислоненным к стене церкви. Спустя семь лет Бернардо Под-жетто, кардинал-легат папы Иоанна XXII, захотел предать огню останки поэта-еретика, но Равенна не отдала на поругание тело почившего в ее стенах Данте, и кардиналу пришлось удовольствоваться тем, что он сжег на костре все экземпляры «Монархии», которые сумели достать его агенты.
В 1489 году Бернардо Бембо, венецианский претор Равенны, пригласил знаменитого скульптора Пьетро Ломбарди, который сделал надгробие Данте с поясным скульптурным портретом. Внизу была начертана эпитафия неизвестного автора в рифмованных латинских стихах:
Вышних я посетил, Флегетон и Эдем мной воспеты,
Царства права утверждал — до сужденной мне Парками меты.
К лучшим чертогам душа, покинув земных, воспарила
И созерцает теперь на небе святые светила.
Здесь покоится Данте, из милого изгнанный края,
Так поступила с певцом Флоренция, родина злая.
Равенна упорно противилась всякий раз, как Флоренция просила вернуть ей прах своего великого соотечественника. В 1519 году, когда Микеланджело предложил воздвигнуть Данте гробницу в его родном городе и папа Лев X потребовал перенести останки поэта во Флоренцию, равеннские францисканцы спрятали кости Данте в стене монастыря. Равенна стала местом паломничества. Поклониться могиле великого поэта Италии приходили Ариосто, Тассо, Макиавелли, Леопарди, Байрон, Александр Блок.
После кончины Данте его сыновья, разобрав бумаги отца, увидели, что недостает последних тринадцати песен «Божественной Комедии». Якопо и Пьетро искали рукопись всюду по дому и, наконец, пришли к заключению, что бог не дал Данте возможности закончить поэму. Так как оба они писали стихи, то после долгих советов с друзьями решили, что они сами допишут конец «Рая», чтобы огромное произведение отца не осталось незавершенным. Но так как гений не передается по наследству, можно себе представить, что наделали бы эти два посредственных поэта. К счастью, Якопо (Пьетро в это время был в отсутствии) вскоре приснился сон. Он увидел своего отца в белом одеянии. От лица его исходило необычайное сияние. Сын, дрожа, спросил: «Закончил ли ты свое произведение?» Данте ответил: «Да, закончил». Якопо показалось, что среди ночи отец взял его за руку, и повел в свою спальню, и, прикоснувшись к стене, сказал: «Здесь то, что вы так долго искали». И тут прекратился сон, и Данте исчез. Когда Якопо совсем проснулся, он оделся и побежал по полутемным улицам Равенны к их общему другу Пьеро Джардини, нотариусу, и поведал обо всем, что с ним случилось. Придя в комнату Данте, они увидели циновку, прислоненную к стене; когда ее подняли, то обнаружилась ниша, которую ранее никто не замечал. Там они нашли рукопись, испорченную от сырости стены. Очистив ее от плесени и вытерев, они убедились, что рукопись содержит последние тринадцать песен, которые они искали.
