раз указывал на то, как,
трудно подчас любить рядом живущего, как важно служить ближнему, исполняя законы Всевышнего.
Астаповские дали. 2010. Фотография Н. Н. Повзуна
Станция Лев Толстой (Астапово). Вид на станцию и мемориальный Музей памяти Л. Н. Толстого сверху. 2010. Фотография Н. Н. Повзуна
С особой остротой он ощущал трагическое противоречие своего бытия: любить свободу, воспевать ее духовную суть, все время стремиться к ней и вдруг в финале жизни понять, что ты пленник.
Семьей и друзьями была создана такая атмосфера, что Лев Николаевич, столь всеми любимый и обожаемый, не мог ступить шага в сторону. Руки и ноги его были связаны. Зная его доброту, умение терпеть и прощать, окружающие его близкие люди вели себя разнузданно. Пожилой человек оказался окольцованным схваткой враждующих сторон, разыгравшейся не на жизнь, а на смерть.
Кощунственно нарушалась тайна творчества. Стоило Толстому выйти из кабинета, как тут же со всех сторон кидались родные и близкие, дабы снять копии с написанного. Толстой завел дневник для одного себя, тайный дневник, но и к нему умудрялись найти дорогу.
Ехал он на прогулку, а на расстоянии за ним следовал черкес или другой соглядатай, и не здоровье писателя беспокоило, а страх относительно встречи с Чертковым.
С одной стороны, возрастал поток оскорблений и обвинений чуть не во всех смертных грехах, включая кощунственное обвинение в сожительстве с Чертковым, с другой — Толстой получал жесткие, подчас жестокие письма от друга, призывавшего следовать его установкам и менее всего думающего о праве на свободу самого писателя.
Близкие хорошо знали, что Толстой был болен аффективной эпилепсией, такой формой болезни, которая вызывалась стрессом, скандалом, и несмотря на то, что окружающие его люди знали об этом, каждый день, не щадя старика, они подливали масла в огонь.
Он любил семью, потому так долго терпел и не уходил от нее.
Но духовная жизнь стремилась к молитвенному одиночеству и единению с Богом. Он стоял на таком уровне нравственной высоты, что равных ему в мире было очень мало, а если иметь в виду, что это был еще и художественный гений, то мы поймем, что Толстой — это не столько быт, сколько Бытие. Он создавал свое звездное небо, где были его звезды, его планеты, создавал свою духовную карту мира, ибо он среди тех, кто приходят к нам, простым смертным, раз в несколько столетий.
Он не родился святым, с детства обреченным на святость, и потому провел свою жизнь в титанических искания «правды о мире и душе человека», оставив современникам и будущим поколениям 90-томное собрание сочинений. С юности защищал бедных и обездоленных, спасал тысячи жизней от голода, вызволял из тюрем России десятки невиновных людей. Постоянно работая над собой, неустанно шел к идеалу. «Идти по звезде, по солнцу» [342], — так говорил он, имея в виду движение к Христу. И на исходе жизни, когда Бог послал ему тяжелые испытания, он выдержал их с честью. Решение уйти вполне закономерно. Оно итог всей его деятельной натуры. Звездную карту мира надо было достраивать «в уединении и тиши», с сознанием, что ты не раб, что ты рожден быть свободным и ты свободен!
Эта не та свобода, о которой писал Иван Бунин в одной из лучших книг о Толстом. Это не освобождение от плотского и погружение в мир Нирваны. Это не свобода эгоистического своеволия, в котором упрекали Толстого некоторые члены семьи. Это не проявление анархизма, как склонны подчас считать ученые люди. Это не жест протеста против повседневности, обремененной завистью, корыстью, семейным эгоизмом. С этим Толстой научился справляться. Можно долго продолжать ряд того, что подходит под толстовскую формулу «не то» («Смерть Ивана Ильича»).
Но можно было бы сказать и так, что все перечисленное имеет место быть в акте Ухода Толстого. Но есть главная причина, возвышающаяся над всеми остальными: неистребимое желание ищущей Души слиться с Богом, вырваться из тисков сиюминутной необходимости на простор свободной духовной жизни. Где никто не будет тебе мешать выражать свою волю, когда никто не сможет вторгнуться в пределы твоего таинства, твоих сокровенных мыслей, в твой диалог с самим собой О Жизни — Смерти — Бессмертии. Оставить позади жизнь, превращенную людьми в «крикливый базар», и отправиться на поиск Его Бессмертного Храма.
Софья Андреевна Толстая не столь знаменита, как ее муж, но у каждого человека, который соприкасался с жизнью автора «Войны и мира», ее имя всегда на слуху и вызывает разноречивые ассоциации. Споры вокруг супружеской пары всегда носили острый характер и продолжаются по сей день.
Кто она? Верная и добрая соратница мужа, мать тринадцати детей, помощник в переписывании и издании его произведений или «злой гений», с первых дней брака и все последующие годы супружеской жизни мучившая его? Жертва тирании гения, никогда никого не любившего, кроме себя самого и своей славы, как считал сын Толстых Лев Львович, или с детства тяжело больной человек, страдавший паранойей, склонный к истерии, которая с годами прогрессировала, и избравший предметом своего истязания собственного мужа?
В Софье Андреевне, безусловно, были ростки многих талантов. Она увлекалась садоводством, прекрасно вышивала, неплохо рисовала, профессионально увлекалась фотографией, искусно музицировала, была способна к иностранным языкам, учительской деятельности, проявляла серьезный интерес к философии, с юности была расположена к психоанализу, владела искусством слова.
Но лодка ее увлечений часто разбивалась о быт: заботы по хозяйству, напряженная работа по переписыванию и изданию сочинений мужа, бесконечные приемы многочисленных гостей, но главное — исполнением материнского долга. Рождение тринадцати детей, из которых пять умерли в раннем детстве, — высокая и трудная миссия. И, конечно, вечная проблема — на что содержать семью? Денег всегда не хватало. А муж Левочка витал, как ей казалось, в эмпириях, с определенного момента жизни отказавшись от гонораров за свои произведения. Одним словом, не просто трудно, а невыносимо трудно было «быть женою гения».
Вид на вокзал со стороны Музея памяти Л. Н. Толстого. 2010. Фотография В. Б. Ремизова
Музей памяти Л. Н. Толстого и вокзал на станции Лев Толстой со стороны парка. 2010. Фотография В. Б. Ремизова
Живя в лучах славы великого человека, она боялась утратить то неповторимое, что в ней было. Ей тоже хотелось славы. От избытка жизненной энергии, от избытка чувств хотелось любви — той любви, которую она, видимо, не находила в Толстом.
Как-то в своем дневнике Лев Толстой записал: «…в жизни, как
