заполонило весь город и начало распространяться также в Москве и во внутренних губерниях».
Император Александр уже совсем не тот пылкий юноша, который желал всем добра и хотел удалиться от Двора и вести жизнь мирного селянина. И не тот реформатор, который надеялся вместе со Сперанским построить в России республику, опирающуюся на справедливость законов, но он все еще верит, что порядок в России и в Европе может установиться просто из любви к несравненным достоинствам русского императора, «нашего ангела», как назвали его в семье. Александр Христофорович ясно понимает, что любовь — непрочная основа для порядка, и верит, что такой основой могут быть «страх и уважение».
В 1821 г. Бенкендорф подает для представления Александру I подробную докладную записку, в которой изложены сведения о работе тайного Союза благоденствия и призывает императора скорее устранить заговор. Александр оставляет записку без внимания. Бенкендорф подает новый доклад «Записку о состоянии русского войска в 1825 году», Александр так и не прислушался к его советам.
При Николае все переменилось. Александр Христофорович пишет: «В приглушенных разговорах наследником престола называли великого князя Николая, но его не любили, так как он вечно был занят военными делами и демонстрировал суровость, которую считали свойством его души и которая в общественном мнении затмевала качества его разума», но при этом: «Все достойные люди, искренне преданные своей стране, все те, кто знал великого князя Константина, опасались его царствования и видели в нем только бедствия и преследования. Они пылко желали, чтобы, верный своему решению, он отказался от предложенного ему трона. Великий князь Николай внушал больше доверия, его лояльное и твердое поведение с каждым днем увеличивало ряды его сторонников. С другой стороны, партия императора росла за счет всех тех, кого уверенность в том, что он сохранит свой титул, заставила оробеть или замолчать, к ней присоединялись либеральные крикуны, которые предсказывали беспорядки во время его царствования и которые уже узнали твердость великого князя Николая».
В то же время, как это сразу поняла императрица-мать, Мария Федоровна, речь шла о принципе: является ли наследование непреложным, «предопределенным самим богом по старшинству рождения», или Россия возвращается во времена Петра, когда наследование зависело от произвола императора. И даже хуже: дворяне, пусть даже особо приближенные к престолу, «достойные люди, искренне преданные своей стране», получали право, пусть даже негласное, решать, кто из кандидатов является более достойным, что по факту превращало Россию в ненавистную ей Речь Посполитую, т. е. республику. И с этой точки зрения именно Александр и Николай (пусть невольно) выглядели «ниспровергателями основ», их решение было тем самым «посягательством на алтари и престолы», которые два этих императора клялись защищать.
Во время второй присяги — уже Николаю, а не Константину, Александр Христофорович пристально следил за своим полком, как следит дрессировщик за ручным хищником. «Полк в пешем строю находился в манеже, появился священник, и присяга была принята. Я тщательно следил за малейшими изменениями на лицах, солдаты были холодны, несколько молодых офицеров были невнимательны, и даже беззаботны, я был вынужден подать некоторым из них знак, чтобы они приняли подобающую ситуации и оружию позу». Он ясно понимал, что сейчас решается, станут ли эти штыки защитой нового императора или угрозой для него. И что далеко не все зависит от воли командующего и даже монарха.
И в то же время он может оценить, как действует новый император в этой сложной ситуации, когда на него устремлены сотни глаз и сотни умов решают, поддержать ли его или выступить против: «В этот момент императору сообщили, что его бывший полк — Измайловский — проявляет нерешительность, а его командиры не отвечают. Чтобы решить дело, император пришпорил лошадь и поскакал к своему полку, к которому подъехал со стороны Исаакиевской площади. Он отдал приказ построиться в колоны тем же тоном и с тем же спокойствием статуи, и вместо того, чтобы обратиться к офицерам и солдатам со словами возмущения, он приказал зарядить ружья и с суровым видом твердым голосом сказал: “Вы знаете, что ваш долг предписывает вам всем умереть за меня, идите вперед, я укажу ваше место”. Полк, словно под воздействием ужаса, двинулся вперед и остался в полном повиновении, несмотря на недобрую славу, которую заслужили многие его офицеры».
Возможно, именно в этот момент Александр Христофорович понял, что перед ним именно тот командир, тот полководец, тот лидер, за которым может пойти Россия.
И еще один эпизод запомнился Бенкендорфу: «Тем временем, день клонился к вечеру, а ночь, наступившая при неподавленном бунте, могла укрыть своей тенью и беспорядки, и измену, надо было принять решение и окончить это дело. Первый эскадрон конногвардейцев, который время от времени тревожили многочисленные ружейные выстрелы со стороны бунтовщиков, был выдвинут вперед. Тогда гренадеры, солдаты лейб-гвардии Московского полка и гвардейские моряки, выстроенные перед Сенатом, начали очень густой заградительный огонь, которым были опрокинуты многие кирасиры и их лошади. Пули свистели со всех сторон вокруг императора, даже его лошадь испугалась. Он пристально посмотрел на меня, услышав, как я ругаю пригнувших голову солдат, и спросил, что это такое. На мой ответ: “Это пули, сир”, он направил свою лошадь навстречу этим пулям. Испуганные люди, стремясь спастись, бросились прочь от этого несущего смерть места. Толпа людей в страхе направлялась навстречу движения императора, тогда он крикнул громовым голосом: “Шапки долой!” И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение и еще не знала, кто является ее государем, признала его по хозяйскому голосу. Все люди обнажили головы, наиболее близко находившиеся стали целовать его ноги, и как по волшебству слепое повиновение пришло на смену шуму и беспорядку. Тогда император приказал толпе разойтись с тем, чтобы избежать опасности и поддержать порядок. Площадь опустела, и конные патрули взяли под охрану места, где улицы выходили на площадь».
Бенкендорф находился рядом с Николаем на Сенатской площади (Александр Христофорович называет заговорщиков не иначе, как «позорным обществом»), участвовал в допросах своих бывших друзей, и Николай не забыл его верности. Впоследствии Бенкендорф неоднократно передавал императору просьбы родных декабристов о смягчении участи ссыльных, улучшении условий их жизни. И император откликался на его ходатайства. В частности, один из боевых друзей Бенкендорфа, декабрист Сергей Волконский, писал, что именно Александру Христофоровичу он обязан сохранением своего имения.
Другим знаком доверия императора стало назначение Бенкендорфа главой III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Под его руководством жандармы должны охранять безопасность государства от внутренних угроз: политического экстремизма и крестьянских выступлений, подобных пугачевскому бунту, а также заниматься выявлением фальшивомонетчиков, религиозных
