После лакировки поверхность изделия приобретала глубину, начинала таинственно поблескивать. Фон подносов тагильские мастера делали самых разных тонов. Он то символизировал зелёную траву-мураву, то напоминал тёплую летнюю ночь, иногда был раскрашен «под черепашку», другой раз — «под малахит», а то и «под красное дерево». После сушки поднос ещё раз тщательно шлифовали. Поверх росписи накладывали прозрачный лак и снова — в печь.
Травяные (растительные) краски в отличие от минеральных слабо держали роспись на металле. Поэтому для украшения подносов краски готовили исключительно из местных минералов и глин.
Разноцветные каменья измельчались в пудру, замешивались на льняном, ореховом, маковом масле с добавлением натуральных смол. После настаивания в плотно закупоренных сосудах, краски разбавлялись олифой и были готовы к употреблению.
В 1814 году на горе Высокой рядом с Нижним Тагилом открыли месторождение малахита. Низкие сорта малахита использовались для приготовления красок, поэтому именно с той поры в нижнетагильской росписи появилось обилие холодновато-зелёных тонов.
О знаменитом тагильском лаке ходили легенды. Про него даже бажовский сказ есть, так и называется — «Хрустальный лак»:
«А лак такой, что через него всё до капельки видно, и станет та рисовка либо картинка как влитая в железо. Глядишь и не поймешь, как она туда попала. И держится крепко. Ни жаром, ни морозом её не берет. Коли случится какую домашнюю кислоту на поднос пролить либо вино сплеснуть — вреда подносу нет. На что едучие настойки в старину бывали, от тех даже пятна не оставалось. Паяльную кислоту, коей железо к железу крепят, и ту, сказывают, доброго мастерства подносы выдерживали.
Ну, конечно, ежели царской водкой либо купоросным маслом капнуть — дырка будет. Тут не заспоришь, потому как против них не то что лак, а чугун и железо выстоять не могут.
Сила мастерства, значит, в этом лаке и состояла.
Такой лачок, понятно, не в лавках покупали, а сама варили. А как да из чего, про то одни главные мастера знали и тайность эту крепко держали.»
О том, как пытался один немец выведать секрет этого лака, что с ним из-за его небескорыстного любопытства приключилось, читай у Бажова. А я пока тебе один рецепт, в сказе описанный, процитирую. И ты уж сам разберёшься — правда это или выдумки.
«Дескать, так и так, варим на постном масле шеллак да сандарак. На ведро берем одного столько-то, другого — столько да еще голландской сажи с пригоршню подкидываем. Можно и побольше — это делу не помеха. А время так замечать надо. Как появится на масле первый пузырь, читай от этого пузыря молитву Исусову три раза, да снимай с огня. Коли ловко угадаешь, выйдет лак слеза-слезой, коли запозднишься либо заторопишься — станет сажа-сажей».
А вот ещё одна версия якобы подлинного рецепта тагильского лака.
XVIII век. Ученый-путешественник, академик П. С. Паллас пишет в своём дневнике: «Художество, в коем с немалою пользою здешние упражняются жители, есть лакирование: наводят лак на медные и железные чайники, на деревянные чашки, стаканы, подносные доски и прочее». И далее: «…я заведомо изведал, что вся тайна состоит в конопляном простом масле свинцом густо сваренном и сажею подмешанным. Масло держат долгое время в жаркой печи, чтобы с свинцовою известью лучше сварилось; и вещи помазывают…за каждым разом высушивая оную в жаркой же печи. Чем чаще помазывают, тем лучше и прочнее будет краска».
Тут не сомневайся. Это — подлинный рецепт, но… Он описывает способ изготовления другого лака — обычного чёрного. Путешественник принял хорошо известный чёрный лак за хрустально-прозрачный, тайна которого строго сохранялась.
Настоящий «хрустальный» лак был прозрачен, как стекло, твёрд — не процарапывался ножом, устойчив к жару — ни горячий самовар, ни кипяток, случайно пролитый, не портили его сверкающей брони, ни кислота его не брала, ни огонь. Говорили: «Бумагу сожгут на нём, пепел останется и всё».
Говорят, секрет лака заключался в точной дозировке компонентов: копала (смолы тропического дерева, похожей на янтарь, которую использовали при изготовлении знаменитых японских и китайских лаковых изделий), льняного или конопляного масла, скипидара. Кроме того, на востоке применялся холодный способ лакирования, а тагильчане изобрели горячий — при температуре в 300 градусов, — и добавляли в лак окислы марганца и свинца. Лак получался бесцветным, прозрачным, и словно «оживлял» краски.
Молва приписывала изобретение лака Андрею Степановичу Худоярову — «первому» тагильскому мастеру XVIII века, который оставил «сие секретное искусство только некоторым своего рода потомкам».
Нижний Тагил был богат мастерами. Кустари покупали листы мягкого и ковкого кровельного железа, делали из них ковши, шкатулки, столики, подносы, покрывая их живописью. Складывались целые династии, ревниво хранившие секреты своего промысла. Большой известностью пользовались мастерские Дубасниковых, Перезоловых, Головановых, Морозовых…
И, конечно, Худояровы — первым мастером считался Андрей Степанович, тот самый, что изобрёл хрустальный лак, человек жёсткого и упорного нрава.
По семейным преданиям, он бежал с Волги в лесные чащобы Урала, чтобы сохранить свою приверженность старой вере. По другим источникам, Худояровы были вывезены Демидовыми из-под Москвы с берегов речки Худой Яр.
Свои секреты Худояров передал сыновьям. Вавила и Фёдор, так же, как и отец, получили право от Демидова иметь собственные мастерские расписных железных изделий. В 1784 году братья Худояровы писали «ярких бабочек и птиц» на железных лакированных пластинах для дома Демидовых в Москве. За эту работу они были награждены кушаками, шапками и сукном на кафтаны, а их отец (ему уже было за шестьдесят) освобожден от заводских работ.
Традицию деда продолжали сыновья Фёдора Андреевича Худоярова — Павел, Исаак и Степан, талантливые живописцы. Павлу принадлежит картина «Листобойный цех», редкое по тем временам изображение труда рабочих; Степан стал профессиональным художником, учеником знаменитого русского живописца Брюллова; Исаак ввёл в подносное дело особую, яркую и живописную, манеру росписи — возможно, благодаря тому, что был ещё и заядлым садоводом.
Демидов, видя прибыльность «малевального промысла», задумал удивить столицы. Повелел изображать на подносах картины с назидательными античными сюжетами, выписав альбомы с прорисями из Академии Художеств.
Для расписывания «картин на жести» собрали иконописцев, которые причудливо сочетали классические сюжеты и формы с народной уральской домовой росписью. При Нижнетагильском заводе даже создали художественную школу. Сюда в качестве наглядных пособий присылали из Петербурга картины, гравюры, мраморные скульптуры, а также приглашали для преподавания художников, окончивших Петербургскую Академию художеств.
От того времени остались подносы, расписанные сюжетами на мифологические темы, похожие на лаковые картины. Формы подносов вторили декоративным панно на стенах дворянских особняков: овальные, круглые, гитарообразные, раковиновидные…
Пока в горнозаводской росписи была сильна классицистическая мода (особенно в первой половине XIX века), в оформлении подносов, шкатулок, сундуков преобладали композиции, которые назывались «цветы и фрукты «среди колонн», или — «театральные яблоки, груши, сливы».
«Пшаки» и растительный узор
В быту простых людей горнозаводского округа тагильские подносы пользовались не меньшим спросом. Большие подносы заменяли скатерти и расписывались букетиками и веточками. Были треугольные подносы для угловых столиков, закусочные, детские.
Тагильские подносы везли на Ирбитскую и Макарьевскую ярмарки, а оттуда — в центральные губернии России, Среднюю Азию и Персию. Для ярмарок и местных продаж мастера малевали на подносах букеты уральских «роз», называемых ещё и яблоками — за плотный бутон и избыточную декоративность.
Во второй половине XIX века почти перестали делать изделия с живописными сценами, и на первое место уверенно вышел растительный узор. О классицизме и сложной миниатюре забыли. Забыли и о том, что в XVIII века живописный промысел была привилегией мужчин. Цветочная роспись была демократичной, да и выполнять её могли работницы красильных мастерских: «пшаки», как их называли, или «писарихи».
