Галина Леонтьева - Карл Брюллов

В доме, на самом видном месте, висела отцовская шпага с золотым эфесом. На клинке по синей эмали был выведен золотом масонский девиз: «Стой за правду». Детям шпагу трогать не разрешалось, но не раз объяснялся смысл девиза. Понятия «правда», «справедливость» дети впитывали вместе с воздухом родительского дома. Отец был убежденным масоном, и если он, при всей суровости и гневливости, слыл человеком справедливым, независимым в общественных воззрениях, то нравственную силу для этого в большой мере давала ему принадлежность к обществу вольных каменщиков. Масонство в преддекабристскую пору было едва ли не существеннейшим движением русской общественной и духовной жизни. Почти все декабристы прошли этот искус и отошли от масонства, лишь убедившись в социальной ограниченности его идей нравственного самопознания и духовного самоусовершенствования. В том или ином виде основные идеи масонства постоянно звучали в доме Брюлловых и, без сомнения, оставили след в душе будущего художника.

Пока Карл был прикован к постели, каждое утро заставало его за работой: по приказу батюшки ему не давали завтракать, если он не нарисует положенное число человечков и лошадок или же не сделает копии с оставленной отцом гравюры. Впоследствии Брюллов сам считал, что выучка «опрятно рисовать» явилась у него от бесконечного копирования тонких линейных гравюр и что самое раннее его воспоминание о себе состоит в том, что он рисует, рисует, рисует. И не только «человечков и лошадок», не только корпит над копиями. Однажды случилось так, что дома никого посторонних не было, домашние, занятые делами, разбрелись по своим углам. Урок, заданный отцом на день, был уже выполнен. А бумага и карандаш — всегда под рукой. Карл взял лист, оглядел комнату медленным взглядом. И взялся за работу. Постепенно под карандашом возникали стол со всеми расположившимися на нем предметами, диван, шкаф, стулья — все предметы поочередно. В первый раз в жизни он рисовал не с чужого оригинала, с плоскости листа перенося на плоскость же каждый штрих, созданный чьей-то рукой. И не своих, из головы родившихся «вообще» человечков и лошадок. Тут оказалось, что он властен над всеми этими живыми вещами, которые живут с ним бок о бок! Властен дать им новую жизнь на этом белом поле бумаги! В доме по-прежнему было тихо и пусто. Тикали часы, деля на минуты медленно текущее время. «Вот так скучно» — приписал он внизу рисунка и отложил лист в сторону.

Кто знает, быть может, в этот час в нем проснулся художник. Не ремесленник, не просто мастер, а будущий творец, смутно ощутивший в себе некую власть над предметами и явлениями мира, способность из реальных житейских вещей создавать новую реальность, заключенную в трехмерное пространство изображения…

Жизнь, однообразная и размеренная, шла своим чередом. Как-то раз к дому подкатил лихач. Карла закутали, усадили в сани, прикрыли полостью. Расселись братья — Федор и Александр, сестры — Юлия и Мария. И сани мягко покатили по накатанной колее. Средний проспект, поворот на Кадетскую линию — и вот уже они в центре большого города, у простора Невы! Ах, что это было за путешествие! Карла потом нередко отпускали со старшими через весь город к деду на Пески. Но то, самое первое путешествие, первый в жизни выезд из ограды маленького сада в город, в большую жизнь запомнился навсегда.

Где бы ни ехали юные путешественники — по Морской ли, по Невской ли першпективе, — всюду встречались им тяжеловозы-ломовики, окутанные густым паром, везущие к стройкам во все концы города огромные глыбы гранита, камень, толстенные бревна, свежепахнущие доски. Весь город в те годы превращен был в гигантскую строительную площадку. Город строился и обретал свой «строгий, стройный вид» на глазах у брюлловского поколения, рос вместе с ним, с его сверстниками. Великое множество прекрасных зданий возникает на глазах Брюллова: Адмиралтейство, Казанский собор, Портик Перинной линии, Биржа, Горный институт… В этом всеместном строительстве выражался дух всеобщего подъема, воодушевления первых лет царствования Александра — «дней Александровых прекрасного начала». С детства поколение Брюллова было заражено творческим подъемом, уверенностью в спасительной необходимости неустанной деятельности. Архитектура той поры, поры расцвета русского зодчества, глубоко и вдохновенно отражавшая общенародные идеи, создавала блестящие образцы архитектурных форм. А это оказывало мощное воздействие на формирование эстетического идеала всей русской нации, тем паче — художников. Оба брата, и Карл, и Александр, которому суждено самому внести свою лепту в архитектурный строй родного города, всю последующую жизнь будут относиться к Петербургу с нежной, пристрастной любовью. В их письмах из заграничной поездки есть такие строки: «Везде, проезжая Германию, обманывались мы в своей надежде, везде находили менее, ибо мы видели Петербург…»

На Невском у Аничкова моста всегда днем особенно людно. Нарядная публика сбирается близ Аничкова дворца — почти ежедневно в час пополудни здесь проходит царь своим обычным маршрутом: из Зимнего, по Дворцовой набережной, по Фонтанке до дворца Аничкова и обратно. Какая бы ни была погода, он в одном сюртуке с серебряными эполетами, в треугольной шляпе с султаном, сидящей набекрень, медленно шествует, сутулый и близорукий, непрестанно прикладывая к глазам золотой лорнет, оглядывая толпящихся на почтительном расстоянии обывателей. Он был тогда популярен, молодой царь, обещавший перемены в государственном устройстве и законоуложениях. Его восшествие на престол восславили лучшие умы эпохи. Карамзин назвал его «гением покоя», «солнцем просвещения», Радищев воспел как «гения-хранителя». Александр, в те годы еще не забывший наставлений своего воспитателя Лагарпа, поклонника республиканских идей, с энтузиазмом трудился над проектом преобразований. Играя в безобидную демократию, царь каждый год 1 января устраивал в царских чертогах народный маскарад, где посетителей разных сословий собиралось до тридцати тысяч. Полицию не звали. Как свидетельствует современник, будущий знакомец Брюллова В. Соллогуб, «народные массы волновались по сверкавшим покоям чинно, скромно, благоговейно, без толкотни и давки. К буфетам редко кто подходил». При звуках полонеза распахивались двери и из внутренних покоев выходил царь с семьей и свитой. Как скоро, однако, кончатся эти милые игры царя и с либерализмом, и с демократией…

Переполненный до отказа впечатлениями поездки, Карл, едва войдя в дом деда, попросил карандаш и бумагу и, хоть еще неумело, но зато с завидным нетерпением и жаром, стал набрасывать на лист следы увиденного — прохожего, рысака, яркую вывеску. Отныне так будет всегда. Всю жизнь он не расстанется с карандашом. Как у всякого истинного художника, карандаш превратится у Брюллова в некое естественное продолжение руки, без него он не сможет обходиться ни в путешествии, ни в гостях, ни в здравии, ни в болезни…

Чем старше становились дети, тем дружественнее делалась атмосфера в доме Брюлловых. Все они были связаны единством интересов. Федор уже учился в Академии, вскоре предстоит поступить туда и Карлу с Александром. Их путь был предопределен семейной традицией. Младшие братья, рано умерший Павел и Иван, которого смерть постигнет в юности, тоже с малых лет приучались к художеству, их дорога тоже поведет в Академию. Девочки, хоть и рисовали только «по-домашнему», обе были склонны к искусствам: Мария сочиняла стихи и сама перелагала их на музыку, Ульяна (или Юлия, как звали ее для благозвучия) вскоре станет женой превосходного акварелиста П. Соколова. Дети не только вместе работали, учились. В доме иногда ставились спектакли, устраивались вечера с танцами и музыкой, чтения. Девочки мастерили костюмы, мальчики трудились над декорациями. Еще одно обыкновение в доме Брюлловых было благодетельным для складывающихся характеров детей: атмосфера совместности и — обязательная опека старшего над младшим. С теплой нежностью будет вспоминать Карл брата Федора, благодаря его в письмах «за труды и попечения в детских наших летах с Александром». И сам в письмах из Италии будет с постоянной заботой спрашивать о делах и здоровье младших, обстоятельно обсуждать с родителями, какой путь в жизни им избрать. Это чувство ответственности за слабых, за младших станет всю жизнь сопровождать Карла — мало кто из академических учителей будет так деятельно, неустанно помогать ученикам, как профессор Карл Павлович Брюллов.

И вот настал тот знаменательный день 2 октября 1809 года, когда в журнале Совета Академии художеств в числе принятых означилась фамилия Карла Брюлло. (Впоследствии, после окончания Академии, Карл и брат Александр русифицируют фамилию предков и будут ставить под своими работами подпись «Брюллов»). Принят он был без баллотировки, как сын академика, на казенное содержание. Видно, незаурядные способности Карла побудили отца отдать его в ученики на год раньше Александра, хотя тот и был годом старше. Братьям предстояло пробыть в Академии двенадцать лет — шесть в Воспитательном училище (так называемые первый и второй, младшие возрасты) и шесть в собственно Академии: возрасты третий и четвертый — старшие. Вместе с Карлом впервые переступили порог Академии Ф. Бруни, Я. Яненко, А. Фомин, Ф. Иордан. Годом позднее, вместе с Александром, поступит К. Рабус. С многими из этих сотоварищей сохранит Карл дружбу на долгие годы.