Галина Леонтьева - Карл Брюллов

И вот настал тот знаменательный день 2 октября 1809 года, когда в журнале Совета Академии художеств в числе принятых означилась фамилия Карла Брюлло. (Впоследствии, после окончания Академии, Карл и брат Александр русифицируют фамилию предков и будут ставить под своими работами подпись «Брюллов»). Принят он был без баллотировки, как сын академика, на казенное содержание. Видно, незаурядные способности Карла побудили отца отдать его в ученики на год раньше Александра, хотя тот и был годом старше. Братьям предстояло пробыть в Академии двенадцать лет — шесть в Воспитательном училище (так называемые первый и второй, младшие возрасты) и шесть в собственно Академии: возрасты третий и четвертый — старшие. Вместе с Карлом впервые переступили порог Академии Ф. Бруни, Я. Яненко, А. Фомин, Ф. Иордан. Годом позднее, вместе с Александром, поступит К. Рабус. С многими из этих сотоварищей сохранит Карл дружбу на долгие годы.

На здании Академии красовалась надпись — «Свободным художествам». Много лет спустя близкий приятель Карла, замечательный актер П. Каратыгин, скажет по поводу этой надписи: «Название книги не всегда соответствует ее содержанию…» Печальную справедливость этих слов Карл почувствует быстро. Прежде всего пришлось расстаться с домашним, «партикулярным» платьем. Воспитанников тотчас обрядили в курточки плохонького синего сукна, пренеловкие. Старшие ходили во фраках того же сукна, белых нитяных чулках и грубых башмаках с пряжками в виде лиры. Воспитанники почти всех учебных заведений России обязывались тогда носить форму. Тем самым как бы подчеркивалось, что с самого нежного детского возраста, еще постигая азы наук, человек становится слугой государя и отечества. Казалось, надевший форму перестает быть индивидуальностью, становится малым винтиком огромной государственной машины. Из субъекта превращается — в глазах начальства, разумеется, — в объект, объект постоянного наблюдения, целенаправленного воспитания. Людская масса, облаченная в форму, становилась не собранием неповторимых характеров, а безликим стадом, покорно подчиняющимся окрику, а то и палке.

Состав учителей в младших возрастах оставлял желать много лучшего. Иордан в воспоминаниях записал по этому поводу: «…в наше время в Академии художеств совершенный был недостаток в должных учителях и оно происходило от скудности содержания и от примерного своеволия учеников». Первоначальную грамматику российского языка вел С. Шишмарев, маленький человечек с розовым лицом и большущим наростом на носу. Он расхаживал по классу, заложив руки с камышовой палкой за спину, и, как говорит тот же Иордан, ученики «не столько смотрели на строки, сколько на движение его камышевки и готовились, прежде чем следовало, защищать себя локтем от ее удара». Мифологию читал Скворцов, человек, положительно не способный к своему делу. Он — в буквальном смысле — читал курс по какому-то допотопному пособию, никогда не помня, где остановился в прошлый раз.

Среди преподавателей общих дисциплин попадались, правда, и люди иного толка. Надолго запомнят ученики учителя всеобщей истории и географии Богдановича. Он читал лекции увлеченно и увлекательно, чуть высокопарно, но с искренним воодушевлением, подчас забывая окружающее, уносясь воображением в далекое прошлое древних народов. Особенно интересно проходили его уроки, когда он предлагал мальчикам делать собственные эскизы на темы седой древности. Тут уж, бывало, такая тишина воцарялась в классе — мухе неслышно не пролететь. В младших возрастах и специальные предметы велись не бог весть как. Рисунок вел Д. Ушаков, когда-то после окончания академического курса подававший надежды, но с годами впавший в крайнюю бедность и ничтожество. Задолго до начала занятий он приходил в классы в своей изодранной шубе и стоптанных сапогах, укладывался спать на заднюю скамейку — тут хоть жестко, а все теплее, чем в его убогой каморке на краю Гавани.

День в Академии начинался рано. В 5 утра уже дребезжал колокольчик. После молитвы — завтрак: стакан теплого шалфея и хлеб. Затем чинными рядами воспитанники шли в сопровождении гувернеров в рекреационный зал. В 7 утра начинались занятия — сперва научные, потом специальные, до полудня. На обед — неизменные бобы, мясо бывало редко, и то такое, что только голод да молодые зубы могли его осилить. После обеда — отдых. Детвора высыпала на академический двор, тут прорывалась вся скопившаяся энергия. Городки, лапта, мяч, свайки — все игры шли в ход. Эти часы пролетали мгновенно. И вот снова занятия — рисовальные классы до семи вечера. На ужин — греча-размазня; в своей неизменности она могла поспорить разве что с бобами… Перед сном — несколько свободных часов, снова молитва — и в дортуары. И так изо дня в день, в течение долгих, долгих лет.

В коридорах Академии в ту пору можно было часто встретить странную фигуру, будто чудом возникшую из минувшего столетия — в красном плаще, башмаках с пряжками, старомодном сюртуке. Это был Кирилл Иванович Головачевский, которому подчинялись все учителя и гувернеры училища. Делами искусства он уже почти не интересовался, но как воспитатель был единственной отрадой детей, попавших из родного дома в стены казенного заведения. Вечерами, когда у учеников были свободные часы перед сном, он входил в рекреационный зал и тихим голосом, ни к кому конкретно не обращаясь, произносил: «Не желает ли кто почитать вслух?» Тотчас находился чтец-доброволец, набегали слушатели. То «Илиада» и «Одиссея», то «Энеида» и Овидиевы «Метаморфозы», а порой и только что вышедшие в свет стихи Жуковского и Батюшкова звучали вечерами в большой полутемной зале.

Покуда маленький Карл постигал начала наук, предавался играм и шалостям, дружил и ссорился с товарищами, в мире нарастали грозные события. Волны европейских потрясений докатывались до России, будоража умы, волнуя сердца. Еще в те далекие дни, когда пала Бастилия и пошатнулся трон Бурбонов, пламя революции озарило всю Европу до невских берегов. История Франции на протяжении целого полустолетия будет неотвратимо влиять на историю России. Вот и теперь «маленький капрал», воинственно творящий политику континента, занимал умы мыслящей России. Уже канул в Лету тот день 2 декабря 1804 года, когда он, с огромным бриллиантом «регент» на черной шляпе, в коронационной мантии, вышитой золотыми пчелами, в нетерпении вырвал из рук папы Пия VII корону и водрузил ее на свою голову. Он начал править «в ботфортах и со шпагою», вознося тайную полицию, закрывая журналы, преследуя инакомыслящих. Как скоро царь Александр, разгромив императора Наполеона, начнет править Россиею столь же жестокой, деспотической рукой!

В том 1809 году, когда Карл еще только готовился поступать в Академию, в далеком Эрфурте съехались четыре императора и тридцать четыре герцога, чтобы воздать почести Наполеону. Во время бала в Веймарском дворце он скажет тогдашнему властителю молодых умов, Гете: «Поглядите, как прекрасно танцует царь Александр!» И без конца, капризным голосом будет повторять Талейрану: «Царь Александр и вправду меня очень любит? Почему же он еще не подписал договора?» Еще в Россию летели депеши с обращением «государь мой, брат мой», а уж Наполеон стягивал войска к русской границе. 11 июня 1812 года с 600 тысячным войском он ринулся на Россию. С 11 июня по 25 декабря длилась война на территории России. Всего неполных полгода, а как грандиозны были ее последствия — для России, для Европы, да и для всего мира!

Петербург, как и вся страна, был охвачен патриотическим подъемом. В театр на пьесу Озерова «Дмитрий Донской» не попасть. «Ни одна пьеса не производила такого удивительного восторга… всякий стих, относящийся к славе русского оружия, был сопровождаем единодушным рукоплесканием публики», — описывает современник. Яковлев и знаменитая Екатерина Семенова, чьи портреты впоследствии создаст Брюллов, были незабываемы в главных ролях. Когда звучал последний монолог Дмитрия: «Языки, ведайте, велик российский бог!» — публика приходила в исступление, потрясавшее весь театр. С большим успехом шли и другие патриотические пьесы — «Всеобщее ополчение», «Пожарский», «Казак-стихотворец». Актеры, писатели, художники — все стремились откликнуться на животрепещущие события. На глазах менялось содержание искусства: канонических героев из мифологии и Библии властно теснили живые герои. Дрогнули и привычные, устоявшиеся формы, язык искусства.

19 марта 1814 года пал Париж. С триумфом шли русские солдаты по столице. На окнах и балконах реяли белые полотнища. На Вандомской площади была вскоре снесена статуя Наполеона, на ее месте водружен белый бурбонский флаг. Царь Александр посетил салон мадам де Сталь, так много пострадавшей от гонений Бонапарта. Он очаровал ее своим свободомыслием и с приятной легкостью даже пообещал, что отныне рабство будет уничтожено повсеместно… В действительности — печальный парадокс — победная кампания принесла народу-победителю лишь еще более тяжелое рабство. Уже ссылкою Сперанского в 1812 году царь как бы поставил крест на прогрессивные преобразования внутри страны. Теперь у царя новый советник — военный министр Аракчеев. Ему, ярому реакционеру, отданы права и в делах гражданского управления, он выступит изобретателем новых форм унижения — военных поселений. Недовольство зреет во всех сословиях.