"Украинский Мейерхольд" Курбас, легендарный создатель "Березиля", глубочайший философ театра и легкомысленный политический ветреник, пометавшись-помотавшись от международного марксизма к националистической блакитности, закончил свою жизнь так же трагически — на Соловках. Лесь Курбас был мудрец и провидец. Однажды он обронил такую вот странно-многозначительную мысль: "Кожна людина театру граеться в життя, а не живе i мистецтво взагали мае цей момент irpauiKH" 1925 г. ("Каждый человек театра играет в жизнь, а не живет, и искусство вообще имеет (в себе) этот момент игры"). Перечтите эту знаменательную фразу и вы почувствуете, что за ее внешней безобидностью и отвлеченностью таится какая-то неясная угроза, какое-то беспокоящее предчувствие несчастья, заключенного в ненастоящести окружающей художника жизни. "Остерегайтесь играть в жизни, — как бы предупреждает Мастер, — играть в жизни чрезвычайно опасно". Предостережение, которому он сам не внял.
Поиграл и тут же сел Дикий.
Позаигрывал с всевластной идеологией и исчез — тихо и бесследно — Таиров.
Ввязался в политическую игру и погиб — при невыясненных обстоятельствах — Михоэлс.
Тут театр взял паузу: крупные "отдыхали", а мелкая рыбешка послушно подрагивала плавничками в такт господствующим течениям.
После смерти отца народов игра театра в политику возобновилась. Первыми сделали политический жест три случайных друга — беспечный Н. В. Петров, уставший быть робким В. Н. Плучек и хитрый Серж Юткевич, друг Пикассо и Росселини. Они восстановили маяковские спектакли Мейерхольда. По тем временам это был жест достаточно дерзкий.
Вслед за ними загалдели многие, и из этого галдежа, как апофеоз, возник скандальный миф Таганки. Тут уж политическими аллюзиями обжирались все до единого: сам Юрий Петрович, его бойкие питомцы, неисчислимые толпы их поклонников и даже сановные гос-парт-боссы, собственными персонами зачастившие на шашлычный запах жареного.
Эстетическая вольница театральной условности плюс кукиш в кармане — такова была простенькая формула "глотка свободы" шестидесятников от Мельпомены и Талии.
И показалось, что так хорошо будет всегда, потому что вряд ли остановится в обозримом будущем перпетуум мобиле политического театра — острый намек на гниение в высших сферах, потому что правда из-под полы была тогда самым сладким, самым вожделенным дефицитом советской духовной жизни, а советская жизнь выглядела незыблемой.
Но прошло два десятка лет, советская власть начала неожиданно и неудержимо таять. Была учреждена всеобщая гласность и политический кукиш утратил цену. Вытащенный из кармана, он не представлял из себя ничего, кроме комбинации из трех пальцев. Привыкшие к политическим иносказаниям, приученные говорить многозначительными намеками, театры онемели; они внезапно обнаружили, что открытым словом им самим сказать нечего, а соответствующих драматических текстов не было. Молчание затянулось, и "вероломные" зрители стройными рядами покинули театральные залы и отправились на митингующие улицы и площади — присутствовать и участвовать в грандиозных политических, как теперь говорят, шоу.
Театр ощутил, что почва уходит у него из-под ног, засуетился, заметался, забеспокоился. Наиболее проворные и амбициозные из его деятелей кинулись в политику теперь уже в буквальном смысле слова: выдвинули себя в нардепы, проникли в президентские структуры, один стал даже советником главы государства. И имена-то все заметные, персоны значительные: Ульянов, Лавров, Захаров, Басилашвили, Гундарева...
Что им там нужно? Зачем они туда лезут?
Не понимаю.
Не понимаю как человек (не очень хороший, но и не очень плохой), не понимаю как художник (пусть не самый талантливый), но, кажется, понимаю как наблюдатель (далеко не самый глупый).
Весьма вероятно, что, привыкнув к своей неограниченной власти над толпами зрителей (я ведь что хочу, то с ними и делаю!) и внезапно утратив свое всемогущество в смутные годы перестройки, эти театральные властолюбцы пустились в политику, где вершить судьбы людей оказалось намного проще и безответственней.
А не стоило бы. Почему? Да потому что политическая жизнь у нас обязательно вульгарна, она в нелепом нашем отечестве порождает только "попсу", а попса — это, как ни крути, все-таки конец высокого театра.
...Михаил Александрович Чехов на интимной вечеринке у пьяненького Рыкова сидит среди торгсиновских закусок и выпивок напротив Ягоды и с ужасом и отвращением ждет, когда поступит заказ на его искусство (как говорил покойный дядя Антон: "А ну-ка, Пава, изобрази!").
...Максим Горький читает Сталину и Молотову довольно примитивную легендочку "Девушка и Смерть" ("Эта штука посильнее, чем "Фауст" Гете", — с неистребимым кавказским акцентом).
...Василь Иваныча Качалова и Иван Михалыча Москвина по ночам привозят на тогдашних членовозах марки "М-1" в Кремль, чтобы поразвлекли усталых за день тамошних хозяев. (Читать "Собаке Качалова" после того, как Жданов побренчит на фортепьянах, и перед тем, как Клим Ворошилов пойдет плясать цыганочку!)
Да, все это было, хотя не должно было этого быть, хотя невозможно все это себе представить!
Что же это такое? — ступени падения? сигналы деградации? или знаки великой беды?..
Мне могут сказать, что такое было давно, что теперь "они" стали гораздо культурнее, что у некоторых из них по два, а то и по три высших образования.
Не надо строить иллюзий! Ничего не изменилось!
Вот совсем свежий по историческим меркам пример-анекдот: чета Горбачевых побывала на премьере у Эфроса. После премьеры — диалог.
Ну, что скажите о премьере, Михаил Сергеевич?
Пирдуха!
Что-что? — переспрашивает обомлевший постановщик.
Для нас с Раисой Максимовной это — Пир Духа, — растолковывает свой сомнительный комплемент генеральный секретарь.
Не надо иметь с ними дела. Ничего путного из этой затеи никогда не выходит. Пушкин пытался. Гоголь пытался. Маяковский, Шолохов, Фадеев, Булгаков, Сахаров, — ну и чем все кончилось?.. Пусть они играют в свои игры, а мы в свои: кесареву — кесарево, а Богу — богово.
Как видите, четвертая — политическая — игровая ситуация из всех перечисленных выше наиболее опасна. При малейшей вашей неосторожности месть следует незамедлительно. И месть эта страшна не только социально-политическими карами и репрессиями, еще страшнее художественное наказание — стоит вам хотя бы чуть-чуть опустить уровень политической игры, и тут же наступает расплата — ваше искусство вырождается в попсу или агитку. Желаю вам всего хорошего. До следующей лекции.
Лекция пятая. Создание и разрушение ритуала в театральной игре
Ну, как вы за эти три дня, что мы с вами не виделись? Обдумали как следует хоть что-нибудь из того, о чем мы тут говорили? Утрясли? Отсеяли? Отделили злаки от плевел? Надеюсь, что этих трех дней вам было достаточно и для того, чтобы совместить противоположные параметры политической игровой ситуации. Уверен, что вы ощутили неразрывную связь между мощным стимулированием игры, которое несет в себе политизация театра и ее ядовитыми последователями. Высокий театр научился решать все эти вопросы. Правда, решать внутри себя, правда, только на время, на очень короткое время, но что же делать?! — пусть хотя бы внутри себя и на 2-3 часа. Он ухитряется, пока идет спектакль, становиться автономией ненасилия, свободного дыхания и добровольного, радостного единомыслия. И поэтому он намного более реален и необходим, чем мнимый мир социальной суеты.
Высокий театр — заповедник человечности, убежище сугубо индивидуальной интеллигентной души. Политика, напротив, — рассадник массового произвола и беспредела.
Я говорю здесь о философии театра, но за философией театра стоит философия мира, потому что, как вам известно, весь мир тоже своеобразный театр и т. д., и т. д., и т. п. Что-что? Вы уже совместили все плюсы и минусы? Прекрасно. Тогда пойдем дальше...
Чем дальше в лес, тем больше дров: игровая ситуация № 5 связана с ритуалом, который мощно припугивает нас философскими дебрями и эстетическими чащобами.
Понять ритуальную игровую ситуацию достаточно трудно, но объяснить ее еще труднее, потому что в ритуале положительные и отрицательные ее слагаемые находятся в гораздо более сложных, в невообразимо запутанных взаимоотношениях. С одной стороны, косный и неизменный на протяжении целых веков ритуал предстает перед нами как главный противник живой, вечно изменяющейся жизни, а с другой стороны, именно в силу своего постоянства и бесконечной повторяемости, ритуал выступает самым Надежным хранителем жизненных корней и соков. В одном плане ритуал кажется нам абсолютно несовместимым с театром, основанным на импровизации, но зато, в другом плане, без ритуала немыслим и сам театр в его сакральной, в его мистической ипостаси. В одном смысле театр и ритуал — заклятые врага, готовые в любую минуту уничтожить друг друга, а в другом — закадычные друзья, почти родственники: некоторые солидные ученые даже поговаривают о том, что сам театр произошел от ритуала.
