Однако научно-технический прогресс, который критика столько раз уже списывала в невозвратное прошлое, на самом деле оказался не позабыт. Самые тонкие жизненные явления социосферы, чем дальше тем больше, определяются техносферой, и, в свою очередь, оказывают на неё решающее воздействие, и в условиях этой нарастающей обратной связи художественное человековедение смыкается с «машиноведением». А кроме того, через научную фантастику проявляются новые черты самого «человековедения». По мере того как её функциональная доминанта сдвигалась с популяризации знания к «приключениям» творческой мысли, к оригинальному первооткрытию — в содружестве с наукой, фантастика утверждала равноправность интеллектуальной активности, как объекта художественного человековедения наряду с миром человеческих чувств.
Творческая активность эффективней всего проявляется в научно-техническом ускорении созидания будущего. Растущая массовая «потребность в будущем», то есть стремление видеть и распознавать, ощущать и понимать, как завтрашний день набегает на сегодняшний, — вот жизненный источник нынешнего роста научной фантастики и её значимости на пороге третьего тысячелетия.
Современный этап научно-технической революции качественно отличается от периода реконструкции и первых пятилеток. В послевоенные годы освобождение ядерной энергии, появление «думающих» машин, чудеса молекулярной биологии, наконец, освоение космоса, сконцентрировавшее все достижения научной мысли, открыли неограниченные возможности прямого промышленного применения научных открытий и необычайно ускорили производственную отдачу фундаментального знания.
Поэтому эффективность прогресса зависит сегодня не столько от количества внедрённых в народное хозяйство отлаженных машин, отработанных технологий, проверенных принципов организации производства и т.д., сколько от наукоёмкости индустрии, от непрерывного обновления всей вообще нашей жизнедеятельности, начиная, прежде всего с духовной, за счёт новых открытий и новых научно-технических подходов.
Прообраз счётно-решающего устройства появился многие сотни лет тому назад, а ещё наши деды не сразу предпочли допотопным «костяшкам» куда более производительный арифмометр. Однако сегодня, когда качественный скачок зависит от преодоления устаревшей традиции, консервативная сила привычки, уберегающая нас от прожектёрства, превращается в серьёзный тормоз.
Прогресс всегда был продуктом творческой деятельности, но сегодня — иначе, чем вчера: нынешняя активность творцов научно-технической революции гораздо больше зависит от интеллектуальной массовой энергии народа. И художественная литература призвана сегодня интенсифицировать человеческий фактор прогресса в более широком спектре, чем, например, в 20-30-е годы. Никогда ещё научно-техническое развитие так не зависело от самого образа мысли и прежде всего — насколько она, эта мысль, ориентирована в завтрашний день. На тех космических скоростях, какие обрела теперь наша жизнь, эффективное управление любой деятельностью немыслимо, чтобы не представлять себе — ежечасно и повседневно — возможные последствия сегодняшних усилий.
И эта установка важна не только для экономики отдельной страны. Ныне человечество обязано зорко вглядываться в будущее уже для того, чтобы выжить. В статье «Логика ядерной эры», напечатанной «Правдой» в сорокалетний юбилей победы над фашизмом, известный белорусский прозаик А.Адамович, размышляя о том, какой должна быть литература в нынешнем мире, «где против жизни нацелено столько мегасмертей», если она желает активно бороться за спасение будущего, — писал, что литература должна «воспринять логику мышления нашей эпохи». Философы утверждают, продолжал Адамович, что в наш стремительный век «потенциальное будущее начинает всё более ощутимо влиять на современность»: «будущее, которое существует в человеческом сознании, представлении (а, значит, и в литературе) (хотя по справедливости, — в значительной мере благодаря литературе, — А.Б.), способно воздействовать и на саму реальность»[569].
В неспешные прошлые века связь времён осуществлялась по преимуществу от вчера к сегодня. На исходе двадцатого столетия диалектика жизни такова, что почти физически ощущаешь, как грядущее, следствие былого, переходит и в «причину» настоящего. И как раз художественная литература выступает самым массовым каналом этой обратной связи. Поэзия, говорит Адамович, запечатляет парадоксальную логику раньше прозы — немаловажное преимущество на скоростных магистралях современности. Но если литература по-прежнему подразделяется на поэзию, прозу и т.д., то теперь вместе с тем всё больше различается и по типологически-временной оси своего реализма. Задолго до того, как поэт изобразил, например, апокалиптические последствия нейтронной бомбы, ещё не сброшенной на наши головы, задолго до её изобретения писатель-фантаст (и учёный-химик) Е.Парнов предсказал в повести «Возвратите любовь» адское оружие, уничтожающее людей, чтобы сберечь для победителя в чистоте и сохранности города и заводы. Не случайно А.Адамович проиллюстрировал мысль о логике ядерной эры отрывком из научно-фантастического романа белорусского писателя Э.Скобелева «Катастрофа» — о том, как ядерный взрыв убил всё живое на острове, и уцелевший герой горько сожалеет: «…часы уже пробили двенадцать, ничего не изменишь, горы оружия, в которое мы вкладывали свои надежды, никого не спасли…»[570].
«Литературная газета» отвела как-то целую полосу научному прогнозу «ядерной зимы», которая выморозила бы жизнь на всей планете в результате необратимого перелома климата[571]. Эта картина нарисована по математическим моделям атмосферно-экологических последствий применения ядерного арсенала, накопленного в мире. Исследование было выполнено «советско-американской группой под руководством В.Александрова. Красноречивые выводы очень уж мешали торговцам ядерной смертью, и талантливый учёный загадочно исчез с международного симпозиума в Испании…»[572].
Между тем о глобальной опасности ядерного и аналогичного по своим последствиям оружия советские писатели предостерегали ещё в 20-30-е годы (романы В.Орловского «Бунт атомов» и А.Казанцева «Пылающий остров»). Самое же первое предостережение прозвучало от Г.Уэллса в романе «Освобождённый мир», за сорок лет до Хиросимы. И дело не только в жизнеподобии фантастических реалий ядерного апокалипсиса. Уже тогда писатели пришли к вполне современному выводу, что планету можно сохранить для будущих поколений сотрудничеством стран и народов, а не гонкой вооружений.
В наши дни трудно выделить, что для литературы насущнее: предостерегать, привлекать ли внимание к опасностям, которыми чреват научно-технический прогресс под расколотым небом планеты, или вселять надежду на лучшее будущее. Одно неотделимо от другого. И в своих художественных решениях этой двуединой задачи научно-фантастическая литература не просто усваивает логику эпохи — она давно уже (по крайней мере с тех пор, как Ж.Верн придал её черты развитого жанра) активно осуществляет воздействие будущего на настоящее.
Она служит подлинно гуманистическому прогрессу не только тем, что развёртывает в завтра сегодняшние проблемы человека и общества, не только подхватывает с переднего края науки (в том числе и гуманитарной) и развивает в художественных образах смелые гипотезы с переднего края творческого познания и жизненной практики. На современном этапе особенно ценно, что художественный мир этой литературы заражает воображение опережающим видением и пониманием процессов действительности, что она культивирует повседневное сознание проективного типа как синтез непосредственно-художественного миропредставления с научно-теоретическим.
Интеллект, или структура умственных способностей, от которой зависит стратегия решения встающих перед человеком проблем, а стало быть, и наша активно-преобразующая деятельность, — категория не только индивидуальная, которая закладывается наследственно и воспитывается всей жизнью индивида; интеллект точно так же изменяется в истории общества, как всё остальное сознание. Поэтому на новых витках прогресса интеллектуальное творчество тоже нуждается в преодолении инерции. И в этом-то заключён источник нынешней общекультурной потребности в научной фантастике.
Когда на вопрос, отчего научно-фантастические образы настойчиво проникают сегодня во владения «большой» литературы, литературная критика отвечает в том духе, что, мол, писатели-реалисты озабочены поиском свежих изобразительных средств — это только часть истины, хотя и симптоматичная для поэтической зрелости литературной «Золушки». С точки же зрения общелитературного процесса существеннее, нам думается, художественно-методологическая природа фантастических исканий. При нынешней плотной «состыковке» социального прогресса с научно-техническим, современный реализм как эффективный способ познания будущего не может не синтезировать непосредственно-художественное миропредставление с научно-теоретическим. Когда продуктивность преобразований в нашем мире всё больше зависит от временной ориентации сознания, литературная наука не может не обратить внимания на то, насколько художественное человековедение обогащает интеллект пониманием и ощущением «готовностей» (употребим уместное здесь слово М.Е.Салтыкова-Щедрина) будущего в настоящем.
