9
Рассказ о том, что «Дон Кихота» якобы написал мавр Сид Ахмет Бен-инхали, содержится в девятой главе первой части.
ВН вписывает между строк: «Студенты Гарварда, конечно, не просматривают текст второпях».
На отдельном листке ВН замечает, что в третьей главе второй части, где обсуждается публикация части первой, «бакалавр Карраско говорит, что одним из недостатков книги считается то, что автор вставил в нее повесть ("Безрассудно-любопытный"), не имеющую никакого отношения к истории Дон Кихота. Последний отвечает, "что автор книги обо мне — не мудрец, а какой-нибудь невежественный болтун, и взялся он написать ее наудачу и как попало — что выйдет, то, мол, и выйдет", и Дон Кихот рассказывает о художнике, который, когда его спрашивали, что он пишет, отвечал: "Что выйдет". Любопытно отметить, что далее, в шестьдесят пятой главе, Сервантес повторяет тот же анекдот, забыв, что прежде он его уже рассказывал. Похоже, это подтверждает мысль, что книга писалась весьма занятным способом, имеющим мало отношения к "методу"».
ВН отмечает на полях: «Сервантес сам был узником в Алжире, но рассказанная им история ничуть не лучше других вставных повестей, и ее искусственный рутинный антураж не украшен ни единой живой деталью, как можно было бы надеяться».
ВН приписывает карандашом: «Читатель склонен последовать их примеру и тоже смотать удочки».
ВН вписывает между строк: «Кто-нибудь хочет присоединиться? Я нет».
Мадариага. «Сервантес», с. 51–53: «Таким образом, Сервантес-автор допускает те же самые ошибки, которые высмеивает в рыцарских романах Сервантес-критик. В самом деле, его критический подход отличается тем, что его автор так и не сумел обобщить свои взгляды в некий принцип и на практике нередко допускал те же самые просчеты, хотя и в несколько иной форме, которые ругал в теории. Это относится не только к содержанию, но и к стилю… Сервантес взял на себя ответственность за появление в книге чуть ли не полудюжины странствующих девиц, которых он же высмеивал, встречая на страницах рыцарских романов, где они разъезжали верхом по горам и долам с хлыстом в руке [тех отягощенных собственным девством особ, "что, зажав в руке хлыст, разъезжали на иноходцах по горам и долам; в старину и правда были такие девы, которые, прожив до восьмидесяти лет и ни одной ночи не проспав под кровлей, ухитрялись, если только их не лишал невинности какой-нибудь недобрый человек, какой-нибудь разбойник с большой дороги или чудовищный великан, сходить в фоб такими же непорочными, как их родительницы". — Часть 1, глава 9], но эти же девицы казались ему вполне приемлемыми, когда они в пастушеском наряде оплакивали свою судьбу в пустынных уголках Сьерры-Морены или после множества опасных приключений попадались с поличным в пиратской одежде на турецкой бригантине… Таким образом, в этой книге две противоборствующие силы — необузданное воображение и влияние реальности — еще не пришли в равновесие… Как часто, подражая Дон Кихоту, автор мчится по полям воображения, теряя из вида землю! Пасторальные сцены — его навязчивая идея, так же как у Дон Кихота — рыцарское романы… Есть веские основания утверждать, что своей популярностью "Дон Кихот" прежде всего обязан вольному романтическому духу, пришедшему с зачарованных земель рыцарских и пасторальных романов».
По этому поводу ВН сказал студентам: «Вы получите копии отрывков из рыцарских романов, с которыми я прошу вас ознакомиться; они взяты из двух произведений: 1) "Смерть Артура" сэра Томаса Мэлори, книги о короле Артуре и его придворных, рыцарях Круглого Стола, таких, как сэр Тристан и сэр Ланселот, написанной около 1470 года. Дон Кихот проглотил испанскую версию этой книги, а также старинные баллады, относящиеся к тому же циклу. 2) "Амадис Галльский" португальца Васко Лобейры, вторая половина XIV века; автор английской версии, переведенной с испанского в первой половине XIX века, английский поэт Роберт Саути. «Амадис» — несомненный фаворит Дон Кихота. Избранные отрывки из этих книг помогут нам понять, какие вещи привлекали Дон Кихота и отозвались в его собственных приключениях».
На отдельном листке ВН пишет: «Обратите внимание на то, что в "Божественной комедии" Данте Алигьери помещает Тристана к сластолюбцам во второй круг ада (который он посетил, сопровождаемый тенью Вергилия, в 1300 году). Как вы помните, здесь пребывают и Франческа да Римини и ее возлюбленный Паоло (брат ее мужа, герцога Римини). Они впервые поцеловались, читая о приключениях Ланселота Озерного. В романе Ланселота поцеловала Джиневра, жена короля Артура».
ВН прибавляет: «Мы увидим исполнение этой нежной мечты во второй части книги, где герцогская чета оказывает именно такой прием Дон Кихоту (хотя из-за стеснительности он раздевается сам). Но какое исполнение! Мне трудно назвать какую-нибудь другую книгу, в которой жестокость была бы доведена до такой дьявольской изощренности, как в сценах, разворачивающихся во второй части романа в герцогском замке, где — как почему-то заявляет некий критик по фамилии Кратч — добрая герцогиня развлекает Дон Кихота». (Имеется в виду книга Кратча «Пять мастеров», с. 97.)
ВН цитирует книгу Обри Белла «Сервантес», с. 12. Приводим типичный отрывок со с. 12–13: «Воистину эта широта является отличительным признаком Испании, и в этом, как и во всем остальном, Сервантес был истинным представителем Испании XVI века, Испании своего времени. Хавлок Эллис, описывая Сервантеса ("которому была свойственна та же мягкая человечность, что и Чосеру"), прибавляет, что тот был "типичнейшим испанцем". В своей терпимости и сдержанности, в своем добром юморе, глубокой человечности, обостренной гордости, учтивом достоинстве, а равно в отваге, неутомимости и стойкости он был настоящим испанцем, истинным кастильцем. Почти в каждой сцене и в каждой главе его книг есть нотка веселой откровенности и искреннего смеха и, можно прибавить, много радости… На ее страницах появляются испанцы всех мастей, толпа необычайно живых фигур; но главный герой, предстающий перед нами, — это восприимчивый, понятливый народ, добродушный и человечный».
ВН упоминает «неподражаемого сэра Херберта Дж. С. Грирсона, написавшего дрянную статью»: Don Quixote: Some War-time Reflections on Its Character and Influence, English Association, Pamphlet № 48 (London, 1921), p. 4.
«Тридцать раз охнув, шестьдесят раз вздохнув, сто двадцать раз ругнув того, кому он обязан был своим злоключением, и послав на его голову столько же проклятий, он встал, но на полпути его скрючило наподобие турецкого лука, так что он долго потом не мог выпрямиться. И вот с такими-то ужасными мучениями взнуздал он кое-как своего осла, тоже слегка огорошенного событиями этого слишком бурного дня, а затем поднял Росинанта, который, если б только умел жаловаться, наверняка превзошел бы в этом искусстве и Санчо Пансу, и его господина».
«<…> когда он [погонщик] увидел, что девица хочет вырваться, а Дон Кихот ее не пускает, то это ему не понравилось, — он размахнулся, что было мочи ударил влюбленного рыцаря по его узкой скуле и разбил ему рот в кровь; не удовольствовавшись этим, погонщик подмял его под себя, а затем даже не рысью, а галопом промчался по всем его ребрам. Вслед за тем ложе Дон Кихота, и без того не весьма прочное, воздвигнутое на довольно шатких основаниях, не вынеся добавочного груза, каковым явился для него погонщик, незамедлительно рухнуло, причем вызванный его падением отчаянный грохот разбудил хозяина…»
«<…> и вот, чувствуя, что кто-то его тузит, а кто — неизвестно, он [Санчо], сколько мог, приподнялся и сцепился с Мариторнес, и тут у них началась самая ожесточенная и самая уморительная схватка, какую только можно себе представить».
«<…> погонщик ринулся на Санчо, Санчо на служанку, служанка на него, хозяин на служанку, и все при этом без устали молотили кулаками. К довершению всего у хозяина погас светильник, и, очутившись впотьмах, бойцы принялись колошматить друг друга наугад и уже без всякой пощады, так что где только пришелся чей-нибудь кулак — там не оставалось живого места» (шестнадцатая глава).
Далее следует целая страница, которую ВЫ, пометив, решил пропустить, возможно, из-за недостатка времени. Там мы читаем: «Был в Севилье сумасшедший, который помешался на самой забавной чепухе и на самой навязчивой мысли, на какой только может помешаться человек <…>». Так говорит Сервантес в прологе ко второй части книги. Около 1612 года, работая над пятьдесят девятой главой, он вдруг обнаружил — или сделал вид, что обнаружил, — так называемое ложное продолжение своего «Дон Кихота», подписанное таинственным и, возможно, также поддельным Алонсо Фернандесом де Авельянедой, который зачат был в Тордесильясе и опубликовал «Вторую часть хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» в Таррагоне. Отрывок о севильском безумце перерастает в параболу, повествующую о том, как трудно написать столь же занимательную и правдивую книгу, как истинный «Дон Кихот», — с этой задачей Авельянеда, по мнению автора, не справился.
