1995
Александр Тюрин. Волшебная лампа генсека. СПб.: Лань;
Александр Щеголев. Инъекция страха. СПб.: Валери-СПб, МиМ-Дельта
Взаимоотношения писателей-фантастов с Комитетом госбезопасности всегда были, мягко говоря, не самыми идиллическими. В застойные десятилетия авторов антиутопий, нетрадиционных сайенс-фикшн или сомнительных фэнтази могли вызвать повесткой или доставить под конвоем. Бдительные органы могли устроить авторам надлежащее распекание, конфисковать крамольные рукописи, организовать проработку в прессе и увольнение со службы. А стоило напечатать за бугром безобиднейший рассказ про инопланетянина Пхенца – и писатель получал возможность отправиться в Париж транзитом через Мордовию.
Тем не менее в середине 90-х репутацию Лубянки спасли своими произведениями именно писатели-фантасты. При всей внешней критичности отношения к деятельности КГБ-АФБ-МБР-ФСК-ФСБ фантасты вернули поблекшему было мифу привычные грозные очертания. Они ответили на главный вопрос, который долгие годы не давал покоя обывателю. Причем ответ был дан как раз тогда, когда убедительное разъяснение сделалось жизненно необходимым для пошатнувшегося престижа ведомства.
Дело в том, что уже с начала 90-х годов принцип черного ящика, в режиме которого существовал Комитет, перестал срабатывать. Раньше были только книжонки типа «Чекисты рассказывают», которые имели отношение по преимуществу ко временам железного Феликса – еще не памятника. Раньше были скупые заметки под стандартным заголовком «В КГБ СССР», которые приводили в трепет, ничего конкретно не объясняя. Теперь же на бедного обывателя обрушился огромный поток перестроечных публикаций: исследования, претендующие на научность и аналитичность (Бэррон, Гордиевский), воспоминания пострадавших от КГБ (без числа) плюс рассказы не таких уж старых чекистов (Калугин, Карпович, Королев, Бакатин, Любимов). Конечно, масса новых фактов еще не до конца укладывалась в некое мозаичное панно: на довод в том же потоке находился контрдовод, на каждый факт – дюжина артефактов, живые свидетели подчас противоречили друг другу, а покойники истово опровергали живых. И все-таки деятельность упраздненной «пятерки» обретала конкретные очертания; медленно, как на фотобумаге в кювете с проявителем, прорисовывалась одна из несущих – в прошлом – конструкций особняка на Лубянке. Тем не менее «ящик», списав в архив диссидентские дела, никоим образом не посветлел. Напротив, цель и смысл существования в природе всех остальных главков КГБ из года в год становились все непонятнее. Гражданин, избавленный (по крайней мере теоретически) от тотальной слежки, глядел на ведомство уже без боязни, но с любопытством налогоплательщика. Ведомство же, меняя названия со строгой периодичностью змеиной линьки, все больше теряло шансы вернуться к привычному имиджу Госужаса, Министерства Страха, функции которых даже обсуждать было опасно. Некогда всемогущую Контору ныне все реже ассоциировали с победами Штирлица или даже преступлениями Берии, но все чаще – со скандальчиками типа перестрелки на Профсоюзной. В любой момент любая современная Татьяна Ларина могла бы разочарованно воскликнуть: «Уж не пародия ли он?», – и эта роковая догадка каиновой печатью отпечаталась бы на скорбном лбу Комитета.
К счастью для Конторы писатели-фантасты успели вовремя. Имидж Госужаса оказался жизненно необходим жанру детективно-фантастических произведений, и тут без Лубянки – средоточия страха – обойтись стало просто невозможно. Два питерских Александра – Тюрин и Щеголев – некоторое время назад сочиняли в соавторстве недурные истории из жизни школьников и персональных компьютеров, однако желание самостоятельно поучаствовать в разработке горячей темы разрушило былой тандем. Тем интереснее, что оба Александра в принципе написали об одном и том же.
Как известно, передовая наука всегда находилась под патронажем Лаврентия Палыча – Юрия Владимировича. В засекреченных лабораториях изобретали водородную бомбу, анализатор голоса, отравленный зонтик и средство против облысения (предположительно). Авторитет Конторы сегодня могли бы спасти новые сенсационные открытия в ее недрах. Пусть не подлинные, пусть вымышленные, так даже лучше: в нашей причудливой реальности вымысел все чаще становится убедительнее для рядовых граждан (пример тому – очень нервная реакция на явный, притом грубовато слепленный гротеск Михаила Любимова «Операция “Голгофа”»). Психотронное оружие, изобретенное Тюриным и Щеголевым в подвалах Лубянки, описано с несравненно большим мастерством и даже изяществом, нежели детали любимовской интриги. Оба Александра идут к своей цели разными путями: Тюрин – магическим, Щеголев – химическим. Однако результат один. Раз «власть над душой – это абсолютная власть», то людей надобно превращать в «биороботов с управляемым поведением и кодируемой судьбой». Чтобы не дразнить читателя пересказом детективного сюжета, не станем вдаваться в подробности. Заметим лишь, что страхи инженера Андрея из повести Щеголева имеют строго рациональную причину, а демоны и бесенята, вызываемые умельцами Тюрина с помощью специальной аппаратуры, есть всего лишь приметы «необычных, неортодоксальных для современной науки исследований». Самым же главным и опасным призраком у обоих авторов является, разумеется, зыбкий и мрачный призрак самого Комитета – образования настолько могущественного, что ему подотчетны и души людей, и потусторонние силы.
В известном рассказе Рэя Брэдбери «Изгнанники» содержится мысль о странной мистической зависимости фантастических персонажей от собственно книг писателей: пока существует хоть одна из них, где-нибудь на Марсе обязательно будут существовать книжные герои из плоти и крови. Пока хоть кто-нибудь держит в руках открытую книгу, любые монстры, в ней описанные, в высшей степени реальны и жизнеспособны.
Это я к тому, что персонажи повестей Тюрина и Щеголева обитают отнюдь не на Марсе.
1995
Геннадий Прашкевич. Адское пламя (Комментарий к неизданной Антологии). Журнал «Проза Сибири»
Если на время забыть, что автор этого документального повествования – писатель-фантаст, и поверить ему на слово, мы с вами избежали большой беды. В 1990 году в ташкентском издательстве им. Гафура Гуляма должна была выйти приличным тиражом огромная двухтомная антология советской фантастики 20—40-х годов. Она была уже анонсирована, едва ли не сверстана. Уже было известно, что том первый будет называться «Гибель шахмат», а том второй – «Адское пламя». Рациональных причин невыхода двухтомника, кажется, не имелось: именно в начале 90-х страна (еще СССР) переживала тот крайний и блаженный период своей истории, когда цензура уже отступила, а книжный бум еще не закончился. В это время под грифом «фантастика» можно было выпустить телефонный справочник города Кологрива или настольный календарь за позапрошлый год – и книгу бы немедля смели с прилавков. Издавая вышеназванную антологию, можно было бы заработать неплохие деньги, попутно сэкономив на гонорарах (к тому моменту почти все авторы, кроме долгожителя А. Палея, скончались). Да и дело было вроде бы архиполезное – извлечение из архивной пыли никому ныне не известных произведений забытых авторов. Так сказать, восстановление исторической справедливости.
Однако двухтомник все-таки не вышел. Какой-то песочек попал в шестеренку издательства в городе Ташкенте, и готовый проект рассыпался. Аллах сжалился и упас. Повезло. Публикуемый ныне комментарий – обломок неосуществленного издания, грозное напоминание о том, что нас ожидало.
Позволим себе небольшой исторический экскурс. К середине 70-х будущее отечественной фантастики многим стало казаться проблематичным. Сами фантасты с угрюмым ожесточением оспаривали любой критический намек на кризис, но это была лишь хорошая мина при плохой игре. У Инстанции сложился наконец стереотип советской фантастики (много техники, радости труда, наших преимуществ и достижений), и под этот стереотип начали деятельно подравнивать тружеников НФ. Тех, кто не желал подравниваться (например Стругацких), тогдашние Прокрусты переставали печатать. Умер Иван Ефремов. Вознесся Александр Казанцев. У издательства «Молодая гвардия» поменялось руководство, и многие авторы вдруг сделались не подходящими «по профилю». Творцов аккуратно поделили на белокурых друзей и рыжих врагов. Читатели бросились подписывать «тонкие» научно-популярные журналы, где только и могло проскользнуть в рубрике «НФ» что-нибудь живое, но все реже, реже... В эти же годы увидели свет две более-менее полные библиографии фантастики минувших лет – работы Виталия Бугрова (в двух выпусках новосибирского альманаха «Собеседник») и Бориса Ляпунова (в приложении к монографии А. Бритикова, а затем уже – в виде отдельной брошюры). И тогда-то неожиданно выяснилось, что у отечественной фантастики было свое прошлое. Что помимо Александра Грина и Александра Беляева в 20-е и 30-е существовали неведомые Вивиан Итин, Владимир Орловский, Яков Окунев, Виктор Гончаров, Владимир Эфф, Валерий Язвицкий и прочие, прочие. Что кроме классических «Аэлиты» или «Земли Санникова» имели место романы, повести и рассказы с заманчивыми названиями: «Бунт атомов», «Гибель шахмат», «Аппарат Джона Инглиса», «Радио-мозг», «Страна Гонгури», «Расстрелянная Земля», «Изобретатели идитола», «Лучи смерти», «Пылающие бездны» – десятки, если не сотни наименований. Все это, оказывается, было рассыпано до канувшим в Лету «Мирам приключений», «Всемирным следопытам», исчезнувшим в нетях издательствам «Прибой», «ЗИФ», «ГИЗ», «Космос», «Пролетарий» и иже с ними. Подавляющее большинство названных произведений массовому читателю было недоступно, однако читатель мог по крайней мере утешаться фактом их существования – где-нибудь в закромах Ленинской библиотеки, в пыльных подшивках, в спецхранах на худой конец. Возникало ощущение целого спрятанного материка: неизведанной территории, где росли яркие экзотические цветы, выгодно отличающиеся от чахлой икебаны 70-х и 80-х. В пору, когда тучи над будущим жанра сгущались, могли хотя бы утешать мечты о крепких тылах и ржавых сундуках Билли Бонса, доверху наполненных потаенными шедеврами. «Господин Бибабо», «Следующий мир», «Конец здравого смысла», «Универсальные лучи», «Переговоры с Марсом» – завораживала уже одна музыка заголовков, предвкушались всевозможные необычайности. Уничижительные отзывы в редких литературоведческих публикациях («деформированность научно-фантастического элемента», «пошловатый тон», «грубые просчеты и наивный вымысел» и т. п.) лишь придавали блеска оскорбляемому литературному наследию; все равно поношения воспринимались с точностью до наоборот. Бессмысленно было даже намекать, что две огромные гири гражданина Корейко могли вдруг оказаться чугунными: читатель был твердо уверен, что они золотые. А какими еще они могли быть?
