"Наша база там нужна для того, чтобы на дальних подступах бороться с этими бандитами", — заявил в эфире программы "Вести" на телеканале "Россия 1" министр обороны РФ Сергей Шойгу. Он добавил, что Сирия, как магнит, притягивает к себе боевиков-исламистов со всех концов света, сюда же идут поставки оружия из разных стран мира.
Постоянная авиабаза позволит наносить удары боевикам на дальних подступах к России…
Также стало известно, что вмешательство России в сирийский конфликт буквально спасло Сирию от судьбы Югославии, Ирака и Ливии. По словам Шойгу, действия России позволили предотвратить удар по Сирии 624 крылатыми ракетами США. "Наше присутствие там, если вы вспомните, год назад, а еще лучше, полтора года назад, как постепенно шаг за шагом менялась ситуация в целом. Менялась ситуация по отношению к Сирии, и когда вы зададите себе вопрос: а что бы было, если бы нашему президенту не удалось убедить и реализовать идею по сдаче и уничтожению химического оружия. Это, буквально, там в суточной готовности стояли, если говорить только по крылатым ракетам, 624, на память говорю, крылатых ракет и были готовы к нанесению массированного удара", — заявил Шойгу. По словам министра, Сирии грозило практически полное разрушение, при этом восстановить государственную структуру было бы почти невозможно…
Увертюра к плачу кукол
Геннадий Дубовой
Политика Донбасс Война Общество
из цикла "Русская гемофилия"
Алексею Беляеву - Гинтовту посвящается
"It"s impossible for words to describe what is necessary to those who do not know what horror means".
Soldier
"…нужно сеять очи".
Поэт
Рисовальщик явился во время обстрела. Перед мясокомбинатом, пригнувшись, задницами к небу метались в поисках укрытия приехавшие за брикетами с говядиной и свиными тушами тыловики. А мы посмеивались: "Снова с украинцами в пинг-понг играют, мины отбивают жопами…".
В ту пору даже расчётливо убиваемый Славянск, в сравнении с передовым рубежом обороны в Семёновке, в восточном пригороде, воспринимался как глубокий тыл. После трёх провальных попыток прорвать наши позиции украинцы с господствующей горы Карачун обстреливали нас почти беспрерывно, методично, остервенело. Гостиницу "Метелица", базу знаменитого командира Моторолы, разруинили в нуль — и нас, мотороловцев, группками разбросали по всему посёлку. Мы — временный командир Большой, самый юный боец ополчения Вандал, водитель Артист и я, Корреспондент, — базировались на территории брошенного владельцем (участником госпереворота в Киеве) мясокомбината. Спали мы на поддонах для мяса и сторожевые псы бегали по нам, как по могилам.
Очередная мина легла на порог в семи метрах от нас, за спиной от выряженного во всё чёрное новичка. На бетонное покрытие. Всех должно было иссечь в булькающую кровью требуху, уровнять с наваленными во дворе свиными тушами. Новичка не задело, хотя он даже не пригнулся. Осколок раскрошил кружку с чаем в руке Вандала и встрял мне в шею, неглубоко. Снова послышался вкрадчивый, змеиный свист летящей мины, и мы рванули в укрытие. Там, в тёмном коридоре мясокомбината "злой арлекин в снежных перчатках" (так бойцы называли Большого за свирепый нрав и пятна витилиго на лице, шее и руках), выстроив у стены приехавших за мясом тыловиков, орал: "Что за гомосятина!? Кто учил вас жопы минам подставлять?! Стреляют — сразу в укрытие!".
Успокоившись, подошёл к нам. Бывший штангист, низкорослый, угловатый, с широченными плечами и узкой талией, стянутой кожаным ремнём со звёздочкой на пряжке. На внешней стороне левой ладони вытатуирован ярко-красный на пугающе белом якорь морпехов, на пальцах правой — скандинавские руны.
— Позывной? — спросил он новичка.
— Не знаю, — на узком смуглом лице (такие экстатически-отрешённые лица любил Эль Греко) на долю секунды проступило отвращение, тонкие пальцы скользнули по каштановой бородке клинышком. — Придумай сам.
— Что за форма на тебе? — Большой хмыкнул, разглядывая чёрный полувоенный френч пришельца и чёрные же штаны с обилием разного размера накладных карманов. — Человечек, ты не ошибся? Может, тебе лучше в национальную гвардию, а?
— Траур у меня. По отцу.
— А отец кто?
— Он мосты строил. Потом умер. — Новичок протянул временному командиру паспорт и удостоверение. — Допрос окончен?
— Ты из Киева? — вмешался Вандал. — Я тоже, у нас есть ещё киевлянин, позывной Кедр.
— Знаю, он мне говорил о тебе.
— Ты уже с Кедром успел познакомиться? — изумился Большой.
— Не только с ним. Позвони ещё раз в штаб, тебе объяснят…
— Объяснили… Большо-ой че-ло-ве-чек… Уже со всеми познакомился и всё ему разрешили. Одного не пойму: на хрена ты здесь? Нам бойцы нужны, а не мастера карандаша и кисти. Ты воевать приехал или рисовать?
Скинув рюкзак, новичок надел наушники, сел лягушкой перед патронным ящиком, вынул из нагрудного кармана блокнот. Остро отточенный грифель безотрывно заметался паучком, сплетая паутинной тонкости фиолетовую линию в примагничивающий, филигранно исполненный рисунок. Длинномордая ящерица улепётывала — эффект движения был передан безупречно — отстреливая "хвосты" — спелёнутые тельца младенцев с отчётливо различимыми лицами — моим, Артиста, Большого, Вандала. На чешуйчатой спине зияли две дыры, задние лапы ящерицы вкогтились в отвалившиеся крылья, составленные из "перьев" — крохотных младенчиков. Повернутая к зрителю клыкастая пасть сжимала треснутую колбу с головой рисовальщика — несмотря на малый размер, автопортрет он выполнил с фотографической точностью.
Большой не принял рисунок, пожал плечами, хмыкнул, вернул вместе с документами. Зло на меня покосился:
— Корреспондент, принимай, твой клиент. — Помолчав, с язвительной усмешечкой добавил: — сделай и его легендарным.
Я пожал руку рисовальщику, и впервые на этой войне обожгло меня предчувствие. Так бывает: непрошенно, с убийственной бесполезностью открывается одному человеку о другом главное и тотчас исчезает, словно на мгновенье расцветает и сразу же смертным ветром срезается хризантема из алмазной пыли.
— А я тебя таким и представлял, Корреспондент. — Рисовальщик, скинув рюкзак, достал видеокамеру. — Тебе просили передать. — Провернул пропеллером в пальцах карандаш, улыбнулся: — У меня свои задачи, я не задержусь здесь, не помешаю твоему включённому наблюдению…
— Я не наблюдатель, простой боец. Артист, дай ему автомат. Пусть рисует…
Глаза новичка — непроницаемые, словно зрачок заполнил всю радужку, — сузились, жадно всматриваясь во что-то за моей спиной, потом послышался цокот копыт. Я обернулся: огненно-рыжая, слепящей, дыханье перехватывающей красоты — "откуда здесь такое чудо?" — лошадь, низко опустив голову, рысила по дороге между мясокомбинатом и жёлто-красно-синими сгущениями полевых цветов на холме, изуродованном серыми развалинами свинофермы. С блокпоста у перекрёстка кто-то дико, хрипло заорал, долбанул из пулемёта длинной очередью в знойно-зыбкую безоблачную высь. Рыжая лошадь вздыбилась, рванула, очертания её смазались, полыхнули переливчато-сверкучей кляксой расплавленного янтаря. Грохот копыт стремительно затих. Вслед никто не стрелял, и я вздохнул облегчённо.
— Пойдём с нами, — подтолкнул рисовальщика в плечо Большой. — Мерзавку костлявую по черепушке пощелбаним…
Приехавшие за мясом бойцы привезли с собой штрафника. Тогда для таких, как он, — мелких мародёров и уклоняющихся от боя — самым страшным наказанием было рытьё окопов под непрестанным обстрелом на передовой позиции. Требовалось отвести его на участок Викинга, там не хватало людей для углубления ходов сообщения между блиндажами. Штрафник выглядел потешно: мордатенький, шароголовый, трусоглазый; ровненькая, полумесяцем борода казалась картонным нимбом, сползшим на подбородок изрядно охмелевшего перед репетицией актёришки. До него, видимо, никак не доходило, что "костлявая" в виде мины или гаубичного снаряда, может явиться в любом месте и в любой миг. Чем ближе подходили мы к линии соприкосновения с противником, тем чаще штрафник в тоскливом ужасе озирался и всякий раз шарахался, когда, издеваясь над ним, Артист шипящим свистом имитировал мелодию мины-хвостатки. Большой вильнул вправо, извлёк из сухого бурьяна у развалин саманного домика мёртвого ежа. Поднял двумя пальцами за иглу, осмотрел:
— Сквозное пулевое. Шуршал ночью — приняли за диверсанта. — Ткнул ссохшейся ежиной мордочкой в нос отшатнувшегося штрафника: — Вот что с мародёрами случается. Усвоил?
Дальше потопали через развалины, огородами, напрямик. На последней, параллельной передовым траншеям улице мы, все разом, остановились ошарашенные. Слева, через семь дворов от нас, у дома из красного кирпича на невысокой куче песка играла, красным игрушечным вёдрышком лепила куличики рыженькая девочка в синем платьице лет четырёх-пяти. Увидев нас, встала с корточек, затрясла ладошками, отряхивая песок. Артист повернулся к Большому:
