Самая распространенная исламская социалка — раздавать бесплатную еду нуждающимся у мечети. Кроме того, одним из первых начинаний со стороны фондов стала выплата пенсий ветеранам ирано-иракской войны и пособий их семьям. Также боньяды дают работу миллионам людей, поскольку владеют серьезными компаниями в разных сферах: транспорте, металлургии и нефтехимической промышленности, строительстве, сельском хозяйстве, отельном бизнесе и так далее. Фонды обеспечивают страховки, выплату зарплат и пенсий. При этом приоритет при приеме на работу в компаниях, связанных с боньядами, зачастую отдают ветеранам военных действий и их родственникам или выходцам из других слоев населения, нуждающихся в поддержке. Наконец, есть совсем специфичные проявления социальной политики. Например, фонд «Боньяд-е мостазафан» (о нем подробнее ниже) периодически оплачивает долги заключенных, которые оказались за решеткой из-за невыплаченных кредитов.
Но иногда усилий и частных, и государственных благотворителей становится недостаточно — тут-то и начинаются проблемы.
15 ноября 2019 года. День
— Ты посмотри, как они это сделали. В пятницу утром, в единственный выходной, объявляют, что цены выросли в три раза! Пытаются привлечь меньше внимания. Но у них ничего не выйдет. Люди этого не потерпят, — рассуждает Шахин.
Мы втроем сидим на большом балконе его светло-желтого кирпичного двухэтажного дома в горах. Температура здесь градусов на десять ниже, чем в Тегеране, расположенном в сотне километров отсюда, то есть на улице чуть ниже нуля. Вершины гор вдали совсем белые, но тут, на высоте полутора-двух тысяч метров, снег только выпал и лежит тонким слоем. На балконе горит очаг, сооруженный из внутренностей стиральной машины, — с ним теплее. Кроме того, Шахин наготовил какой-то бурды, которую он называет «шараб-е сиб» («яблочное вино») — что-то вроде самодельного сидра. Сегодня он вдруг обнаружил, что напиток получается еще вкуснее, если его подогреть. Так что пока в столице зреет народный гнев, мы в одеялах и шапках греем на боку бывшего барабана от стиральной машины железный чайник с варевом, которое на вкус напоминает слабоалкогольный фруктовый чай.
— Послушай, ты же жил за границей, — говорю я Шахину. — Ты же знаешь, сколько должен стоить бензин. Даже нынешние три тысячи туманов — это ерунда. Бензин не может стоить так дешево. Да и к тому же власти четыре года цены на него не поднимали.
— Да, но для рядовых иранцев это совсем не дешево. Им нужно кормить семьи, инфляция и так рекорды бьет из-за санкций. А тут твое собственное правительство поднимает цену сразу в три раза!
— Они сами загоняют себя в эту ловушку, — вмешивается Хосров. — Каждый раз президент приходит к власти и говорит, что цены на базовые товары останутся прежними. Они боятся их поднимать, потому что знают, как народ отреагирует. Тянут, ждут подходящего момента, а потом оказывается, что тянуть некуда.
— Вот в России, например, тарифы растут каждый год, но понемногу. Люди уже привыкли и не так возмущаются, — вставляю я. А Хосров продолжает:
— Рухани хотел дождаться подходящего момента, когда санкции снимут и люди начнут жить лучше. Тогда и рост цен был бы не таким болезненным. Санкции сняли, но сразу народ улучшений не почувствовал, поэтому они побоялись повышать. А потом пришел Трамп и все планы посыпались.
— Но там же не просто в три раза повысили. Они говорят, каждый сможет покупать 60 литров по льготной цене — 1,5 тысячи туманов за литр, — говорю я.
— Что ж, это лучше, чем ничего, — отвечает Хосров. — Я в среднем расходую 100–200 литров в месяц.
— А я все равно не смогу покупать по льготному курсу. Нужна топливная карта, ее выдают только владельцу автомобиля. А моя машина оформлена на отца, он умер давно, — говорит Шахин.
— А что же ты не переоформишь на себя? — спрашиваю я.
— Да там надо налоги платить, да и мороки с этими документами много…
Хосров с удовольствием отхлебывает из кружки наш оранжевый «чай» и говорит «хубе!» («хорошо!»), кивая на чайник. С гладко выбритой лысиной и пышными усами он напоминает мексиканца.
— Слушай, Хосров, мне Шахин рассказывал, твой отец был марксистом, — я решаю сменить тему. — Он состоял в «Туде»[16]?
— Не, просто был леваком. У них была одна малоизвестная группа единомышленников, вот в ней он и состоял.
— И что с ним стало? Сидел в тюрьме?
— Нет, все нормально с ним. Жив-здоров. Их кружок был не особенно активным, он ни в чем таком не участвовал, — говорит Хосров, допивая «шараб-е сиб». Левый исламизм
Иранский проект государства на основе политического ислама, победивший после революции 1979 года, с самого начала был левым. Во-первых, ислам сам по себе ориентирован на социальную помощь и защиту неимущих: один из пяти его столпов — закят, налог, взимаемый в пользу бедных и нуждающихся. Во-вторых, сыграл свою роль и марксизм: перед революцией это учение значительно повлияло на иранскую общественную мысль. Всем известный аятолла Рухолла Хомейни был практиком революции, этаким иранским Лениным. Но, как Маркс и Энгельс повлияли на Ленина, так и у Хомейни были «учителя» — теоретики, чьи труды оказали воздействие на идеологические основы его проекта. Одним из самых влиятельных считается Али Шариати, бывший марксист, который в своих работах стремился соединить левую мысль с политическим исламом. Получив докторскую степень во французской Сорбонне, в 1960-е годы он вернулся в Иран и начал продвигать концепт «красного шиизма» как религии борьбы с социальной несправедливостью, притеснением и тиранией. В его речах привычные исламские концепты получают новое звучание: джихад — это революционная борьба, моджахед[17] — воин революции, а шахид[18] — ее герой. По словам Шариати, пророк Мухаммад не просто принес новую религию, но стремился создать динамическое общество, находящееся в состоянии перманентной революции. В его трактовке трагически погибшие шиитские имамы Али и Хусейн[19] пали в борьбе за возвращение мусульманской общины к первоначальному революционному прочтению ислама.
Марксизм вообще приобрел немалую популярность в Иране в 1960-х и 1970-х. Во-первых, сказывалась близость к Советскому Союзу, который еще во времена Второй мировой войны и первых послевоенных лет создал свои ячейки в Иране. Во-вторых, левые настроения были естественным ответом на госкапитализм во времена шаха. Масштабные преобразования и экономический рост 1960-х сопровождало нарастающее неравенство. Мохаммад-Реза Пехлеви пытался ввести систему массового медицинского страхования, но она охватывала только рабочие профессии, фактически не затронув сельскую местность, где проживало около 50% жителей страны. Похожая проблема существовала в сфере образования — к 1976 году уровень грамотности в городах среди мужчин достиг 74%, но в сельской местности оставался только 44%; для женщин цифры составляли 44% грамотных в городах и только 17% в деревнях и селах. В общем, благами цивилизации, которыми так гордился шах, в Иране наслаждалась лишь небольшая прослойка городского класса, составлявшая едва ли более пятой части населения[20].
На момент Исламской революции в стране действовало несколько десятков активных марксистских организаций самых различных направлений и оттенков: от поклонников Мао до троцкистов. После свержения шаха именно между левыми и исламистами шла борьба за власть, которая, впрочем, быстро закончилась: за пару лет сторонники политического ислама полностью вытеснили своих соперников со сцены. Уже к началу 1980-х левое движение в Иране было разгромлено, ключевых лидеров убили, посадили в тюрьмы или вынудили эмигрировать. А в 1982 году исламисты обрушились на уцелевшую и стремившуюся вписаться в структуру новой власти просоветскую партию «Туде» — тысячи ее представителей оказались в тюрьмах.
Одной из причин провала иранских марксистов стали постоянные расколы. СССР к тому моменту уже утратил роль безоговорочного авторитета для левых всего мира, поэтому «Туде» даже многие местные единомышленники воспринимали как враждебную структуру. Впрочем, и другие объединения никак не могли найти общий язык, поэтому о едином фронте в борьбе с исламистами и речи не было. Но не меньшую роль в победе исламистов сыграло то, как они впитали социалистические идеи, переработали и интегрировали в свою повестку. Неожиданно для марксистов сторонники политического ислама стали не хуже их говорить о социальной справедливости, только без заумных рассуждений о классовой борьбе и цитат из Маркса. Левые идеи они облекли в привычную и понятную простым иранцам форму исламских концептов.
