Одним из таких концептов стал термин «мостазафан» (угнетенные) — калька с марксистского понятия «эксплуатируемые» — которых Исламская республика обещала взять под опеку и всячески защищать. Речь шла о наиболее бедных слоях иранского общества, лишенных поддержки в период правления шаха. А поскольку шах подданных не слишком баловал, под характеристику угнетенных попадала большая часть населения страны. Так родился иранский государственный популизм: идея помощи всем и сразу.
16 ноября 2019 года
В Тегеране начался непривычно обильный снегопад. Вообще снег в иранской столице стабильно выпадает пару раз за зиму, но редко он бывает настолько плотным, как в тот день, еще и в середине ноября. Я решил было выйти на улицу, но отвлекся по работе — отписал для ТАСС новость, опубликованную утром иранским агентством ИСНА. Сообщалось о протестной акции в провинции Керман, в ходе которой погиб человек. Вдруг позвонил Шахин:
— Привет, ты дома? Я тут недалеко проезжал по делам, но до дома, видимо, не доеду. Такие пробки из-за снега, что до вечера добираться буду, хотя здесь обычно 15–20 минут. Можно я брошу машину и пережду у тебя?
— Заходи, я ключи внизу в лобби оставлю. А сам пока пойду поснимаю заснеженный город.
Температура была в районе нуля, поэтому сугробы быстро таяли, превращая самую длинную улицу Тегерана Вали-Аср в бесконечный ручей. В парках и скверах молодежь лепила снеговиков и увлеченно играла в снежки. Примерно через час прогулки я вымок до нитки и отправился домой. На диване в гостиной меня ждал замотавшийся в плед Шахин — видимо, тоже неслабо промок.
— Знаешь хороший русский способ быстро согреться? Чай с коньяком. Мне тут на днях в посольстве подарили семилетний дагестанский коньяк. Он, конечно, слишком хороший, чтобы в чай его лить, обычно для этого коньяк попроще берут. Но ради русско-иранского обмена опытом я тебе подолью.
Шахина напиток привел в восторг.
— Как интересно! Ты, наверное, прав, — слишком хороший коньяк для такого. Но у меня дома есть коньяк, который делают наши армяне. Надо с ним попробовать, когда в горах буду.
Пока мы говорили, я отправлял в ТАСС фото и видео заснеженного Тегерана, редакция опубликовала их на сайте и в соцсетях — тоже часть журналистской работы. С чувством выполненного долга я болтал с Шахином дальше.
— Кстати, слышал, что протесты начались? — спросил он у меня.
— Да, писали об отдельных акциях.
— Мне друзья сказали, что в Тегеране протестующие дороги перекрывают. Видел пробки? Они не только из-за снега.
Около восьми вечера мне позвонил друг, который жил на территории российского посольства, в центральной части Тегерана:
— У тебя есть интернет? У нас тут у всех не работает ничего.
— У меня все нормально, — ответил я, листая ленту фейсбука. Примерно через час я получил последнее сообщение в социальных сетях, на которое ответить уже не смог.
Шахин обзвонил своих друзей — телефонная связь работала, но интернета не было нигде в Тегеране. Вообще иранцы привыкли к перебоям — большая часть социальных сетей, множество сайтов и сервисов заблокированы властями, но к ним всегда можно пробиться при помощи VPN-сервисов, которые здесь называют «фильтер шекан». А вот теперь доступа к сети не было вообще.
Мой приятель включил телевизор.
— Ты посмотри, что показывают эти идиоты! По новостным каналам гоняют одни и те же ролики с людьми, которые осуждают протесты. Вон опять этого деда показывают. Сейчас начнет рассказывать, как плохо протестовать, перекрывать улицы, вдруг кому-то нужна скорая помощь, а не доедет.
— Ну раз мы ничего все равно узнать не можем, давай пить, — предложил я.
— Не могу поверить, что в Иране пью такой хороший коньяк, — сказал Шахин, пригубив из стакана.
Удивительное, ни с чем не сравнимое чувство: пить дагестанский коньяк в заснеженном Тегеране, где обрублены все источники информации, и ты точно знаешь, что в стране творится что-то важное. Может, там уже гражданская война? А может, протестующие уже захватили власть? Смотрю на экран телевизора — а там снова и снова крутят сюжет с этим дедом, который всё ворчит, как, мол, нехорошо протестовать!
В районе полуночи Шахин не выдерживает:
— Давай доберемся до меня. У меня спутниковое телевидение, хотя бы будем «Би-би-си» смотреть, а не этот бред.
Никакие интернет-приложения, включая агрегатор такси, не работают. Мы звоним в таксомоторные парки, но машин уже нет, так что плетемся на перекресток, к мосту «Пол-е Парквей». Обычно здесь в любое время суток стоит куча такси, но сейчас находим только одинокое зеленое авто. Водитель просит цену в тройном размере. Делать нечего, соглашаемся.
— Ну а что я могу поделать, друзья! Вы видели новые цены на бензин? Как тут не повышать цену. Они говорят: «Шестьдесят литров по льготной цене». Да я в месяц трачу четыреста-пятьсот литров, что мне эти шестьдесят! — возмущается по дороге таксист.
Доехали до Шахина, включили «Би-би-си», но толку мало. Иран отрезан от интернета, новостям взяться неоткуда. На благо людей
Первые системные проявления социальной политики в Иране приходятся на годы ирано-иракской войны (1980–1988 годы). Изнурительный конфликт требовал перестройки экономики на военные рельсы, и прежние рыночные механизмы распределения продуктов не работали. Чтобы избежать голода, власти впервые прибегли к массовым субсидиям на продукты питания: цены находились под контролем государства, а товары выдавали населению в соответствии со строгими нормами. Фактически речь шла о продовольственных карточках, по которым каждому отпускали только определенное количество продуктов. Затем война закончилась, необходимость в нормировании исчезла, но субсидии остались. Теперь иранцы могли получать сколько угодно бензина или электричества по низким ценам.
В те годы проявилась и другая черта новых властей. Исламская республика стремилась не уничтожить институты, существовавшие при шахе, а, скорее, скорректировать их работу и дополнять новыми. Исламисты не стали расформировывать армию (хотя определенные чистки провели), зато основали в дополнение к армейским частям Корпус стражей исламской революции (КСИР), имеющий примерно такую же численность. В схожей логике решили вопросы с законами: при шахе в основе законодательства лежала французская правовая система, отказываться от нее не стали, но внесли множество дополнений, интегрировавших в законодательство обязательные для всех исламские нормы. То же самое можно было наблюдать и в социальной политике. Прежние организации и институты социальной помощи, действовавшие при шахе, ликвидированы не были, но появились новые организации, нацеленные на работу с теми слоями населения, которым прошлый режим не уделял достаточно внимания. Примечательно, что Фонд Пехлеви, которому принадлежали значительные активы шаха и его семьи, переименовали в Фонд угнетенных («Боньяд-е мостазафан»). Он стал вотчиной КСИР, превратившись в самый крупный и влиятельный из иранских фондов.
В экономическом плане успехи Исламской республики в первые десятилетия были более чем скромны. Санкции и международная изоляция нарушили привычные маршруты экспорта углеводородов, затяжная война с Ираком разрушила экономику, да и методы новых властей далеко не всегда давали положительные результаты. На дореволюционный уровень экономических показателей страна вышла только к началу 2000-х. Впрочем, сам основатель Исламской республики Хомейни признавался, что экономическое развитие не было для Ирана главным приоритетом. «Народ совершил революцию ради ислама, а не для того, чтоб есть больше дынь», — известная цитата, которую приписывают первому рахбару.
На контрасте с экономикой социальная политика показала совсем недурные результаты. Исламисты открыли путь для простых людей к образованию и медицине. Быстро снижалась младенческая смертность. Уже к началу 1990-х Иран вышел по этому показателю на уровень развитых стран, ощутимо опережая средние цифры по Ближнему Востоку — и это на фоне войны и экономического кризиса! Живут иранцы тоже дольше, чем их соседи по региону: к началу 2010-х Иран, оставаясь развивающейся страной, сравнялся по продолжительности жизни с европейскими государствами. Действия властей этому способствовали: в 1995 году был принят закон о всеобщем медицинском обслуживании, который предложил полисы медицинского страхования всем жителям страны. Впервые жители даже глухих сел и деревень получили доступ к базовым врачебным услугам.
