Дурная работа, плохая игра.
Сегодня все то же, что было вчера.
Холодное место, пустая нора.
У власти тысяча рук
и ей покорна страна.
У власти — тысячи верных слуг,
страхом и карой владеет она.
А в городе слухи — за вестью весть.
Убежище верное в городе есть.
Шпион шныряет, патруль стоит,
а тот, кто должен скрываться — скрыт.
Затем, что из дома в соседний дом,
из сердца в сердце мы молча ведем
веселого дружества тайную сеть.
Ее не учуять и не подсмотреть.
У власти тысяча рук
и не один пулемет.
У власти — тысячи верных слуг.
Но тот, кто должен уйти — уйдет.
На север,
на запад,
на юг,
на восток.
Дороги свободны, мир широк.
Итак, Шкловский стал своего рода новым Гумилёвым. Тоже с Георгием, тоже с авантюрным прошлым, только вместо стихов у него под мышкой была теория литературы.
Бежали из Петрограда часто.
Собственно, и сейчас каждый житель или гость северной столицы может примерится к переходу реки Сестры, легко доехав туда на маршрутке.
Перейти эту реку несложно — если, конечно, не тащить на себе рояль или библиотеку. Пограничная охрана была слабой, да и сначала её вовсе не было.
Когда вдоль финской границы стали чаще ходить патрули, то переправлялись на лодках или как Шкловский — по льду.
Как-то, триста лет назад по этому льду с острова Котлин к Выборгу ходил даже тринадцатитысячный русский корпус генерал-адмирала Апраксина. Да не налегке, а с с артиллерией.
За пятнадцать лет до Шкловского, в декабре 1907, по тому же льду бежит Ленин. Это бегство канонизировано и запечатлено на каринах.
Правда, Ленин бежал не из Петербурга к финнам, а из Финляндии в Швецию, вернее — на один из островов, где шведский пароход делал остановку.
В Гражданскую войну бежали много и часто.
Это был бизнес — контрабандисты водили людей, как нынче везут нелегальных эмигрантов в сытые страны.
Иогда, впрочем, контрабандисты сдавали своих ведомых в ЧК — потому что слишком успешный бизнес раздражает не только врагов, но и коллег.
Шкловскому повезло — его перевели. Однако жену его проводник сдал советской пограничной охране.
История эта тёмная, и все участники постарались забыть подробности.
Верно лишь одно — радость и гордость за "своего" Шкловского, который обманул бабушку и дедушку, медведя и лису. Ушёл, укатился колобком.
Это могли сделать многие, что был недоволен новой властью, кто подозревал, что сейчас илил потом его может постигнуть участь всех пушных дворянско-офицерских зверей, кто предчувствовал, как затянутся дырки в занавесе.
Но делали это е все — надеясь, что всё переменится, что жизнь наладится.
Шкловский это сделал за них, оттого за этот поступок его так полюбили даже не самые близкие знакомые.
И оттого они так были обижены, когда Шкловский вернулся.
Извините, если кого обидел.
27 августа 2010
История про Горького, Шкловского, квадраты пространства и Волгу
Горький покинул Советскую Россию 16 октября 1921 года.
Он уже полгода живёт за границей, когда Шкловский, не нАдолго осевший в Финлянии, пишет ему письма. Шкловскому ясно, что делать в Финляндии нечего, нужно перебираться на материк.
Он пишет Горькому с плохо скрываемой тревогой человека, у которого прошёл адреналиновый шторм побега.
После всякого решительного дела наступает реакция. Так и здесь — он понимает, что всё сделано верно, но приключения не кончились.
Нужно обустраивать жизнь.
Вот что он пишет:
В.Б.Шкловский — А.М.Горькому (весна 1922 г.)
Дорогой Алексей Максимович.
Я не умею говорить с Вами.
Чувствую себя просителем. А я не виноват.
Писать легче. А хочется быть близко к Вам.
Но замечали ли Вы, что когда целуешь женщину, то ее не видишь, а чтобы увидеть, нужно отдалиться.
Я расскажу Вам про роман, который я напишу, если оторвусь от преследования и буду иметь месяц-два свободных.
1) Идут передовицы "Правды" и передовицы буржуазных газет, прямоугольные до безмысленности.
Иногда это прямоугольность огненная. Идут списки расстрелов, цифры смертности.
Передовицы прямоугольно отрицают друг друга.
2) Между ними идут письма к Вам. Записки, письма, записки. Идут Ваши письма (дружеских нет), но больше записки "прошу выслушать такого-то", "прошу не расстреливать такого-то", "прошу вообще не расстреливать".
Потом между этим советские "анекдоты".
Моя маленькая (7 лет) племянница плакала в церкви. Мы знаем, что плачущего нельзя спрашивать. Потом спросили дома "почему". Она ответила: "Я не знаю, где могила папы" (Николай расстрелян), "где тети Женина могила знаю, а папиной нет"?
О, дорогой мой, о друг мой, как горек от слез воздух России.
О счастье наше, что мы заморожены и не знаем, как безнадежно несчастны.
Идут передовицы прямоугольные, декреты, и все они отражаются то в письмах, то в маленьких отрывках из маленьких человеческих жизней. Тюрьмы, вагоны, письма и декреты.
Вы в этой вещи не Вы, а другой.
Я не знаю, как кончить. Кто-то правозаступник и кто пишет всем отпускную, какой-то последний из раздавленных или Вы сами, на чьем сердце скрещены два меча, пишете миру письмо о прощении.
Прощаю себя за то, что смеюсь, за то, что бегу от креста, прощенье Ленину, прощенье Дзержинскому, красноармейцу, издевающемуся в вагоне над старухой, красноармейцу, взявшему Кронштадт, всему племени, продающему себя. Всем себе-иудам.
У меня нет никого. Я одинок. Я ничего не говорю никому. Я ушел в науку "об сюжете", как в манию, чтобы не выплакать глаз. Не будите меня.
Виктор Шкловский
Вы помните, как писал Троцкий: "Необходимо разбить пространство на квадраты в шахматном порядке. Квадраты А оставить себе, а Б передать концессионерам"??
Пространство это прежде звали Россией.
Генерал-немец в "Войне и мире": "Войну нужно перенести в пространство".
Пространством этим была тоже Россия.
Ленин писал: "Я согласен жить в свином хлеву, только бы была — в нем — советская власть".
Мы живем вместе с ним.
Люди политики мерят мерой пространства, а Вы знаете, что в этом пространстве живут люди и что вообще здесь режут по животу.
Ленин же и Троцкий представляют же себе людей толпами-брикетами из человечины, и над
