И началась чехарда: Кириенко был отправлен в отставку, приглашенный назад Черномырдин старался найти общий язык с Думой. Виктор Степанович попросил Бориса Федорова возглавить антикризисный штаб. Под руководством Федорова мы с Олегом Вьюгиным с помощью экспертов из бизнеса выработали план срочных мер. Но попытки Бориса Ельцина продавить через Думу повторное назначение ЧВС не увенчались успехом. Коммунисты требовали компромисса. И Борис Николаевич, будучи настоящим политиком, пошел на сделку с оппозицией ради обеспечения общественного консенсуса, стабильности и вывода страны из тупика. Премьер-министром стал Евгений Примаков.
Как сложились ваши отношения с Примаковым? Доверял ли он вам? Или вы с Евгением Максимовичем непосредственно не контактировали?
Нет, встречался, и весьма часто: и на совещаниях, и с личным докладом. Но разговор получался своеобразный, поскольку он вообще-то был далек от финансов, от долгов, от макроэкономики, не очень понимал, как все это работает.
А, между прочим, он — академик РАН по отделению экономики…
Однажды Примаков меня вызывает: «Вот вы являетесь главным по этим делам — по внешнему и внутреннему долгу. И я вам даю такое поручение: все реструктуризировать. Сколько вам нужно времени для реструктуризации всех долгов?»
Я говорю: «Знаете, Евгений Максимович, в прошлый раз (в 1994–1996 годах) два года понадобилось, чтобы все это разложить, реструктуризировать, подписать соглашения».
«Вы что, — накаляется он, — саботажем занимаетесь? Два месяца вам сроку — и все! Идите. И не дай бог, если не договоритесь».
Я возражаю: «Так не бывает».
«Я вам два месяца даю. И через три часа приходите ко мне с планом-графиком: когда, что и с кем вы будете делать. Иначе вы — саботажник».
Ну что тут поделаешь? Возвращаюсь в Минфин, смеюсь, собираю всех своих начальников департаментов и рассказываю: «Вот такая история, вот такое понимание у нового руководства, как нужно работать. Давайте писать план». На два месяца написали какой-то план мероприятий, что мы будем делать — то, другое…
Я приношу: «Вот, пожалуйста» Он говорит: «Ну вот, совсем другое дело! Завтра езжайте в Нью-Йорк или туда, куда вам еще надо, и переговаривайтесь». Просто взглянул и положил, не читая, в ящик стола, видимо, чтобы иметь мои письменные обещания в случае чего.
Позднее, когда стартовали переговоры, началось формирование бюджета, он понял, что все намного сложнее устроено, но в то время его позиция была простая: в стране все проблемы из-за того, что кругом саботажники. Да и сегодня многие начальники так думают. Это для них просто и ясно.
Не хватает дисциплины и порядка.
Точно. Я полетел в Нью-Йорк, начал все переговоры по новой. Собралось человек 50, представители разных банков и компаний, от каждой — целая делегация, и не просто средние менеджеры, а крупные руководители. Для них это было первое общение с официальным российским представителем после дефолта, и они решили вылить на меня все накопившееся раздражение. На первых встречах стоял жуткий ор, люди кричали что-то типа: «Мы лучше будем жрать ядерные отходы, чем еще когда- либо покупать российские ценные бумаги!» Но потихонечку начались конструктивные переговоры.
Очень важна была также и первая после дефолта встреча с международными финансовыми чиновниками в октябре 1998 года, в Вашингтоне, на плановой сессии Мирового банка и Валютного фонда. Были сделаны начальные прикидки по будущей программе сотрудничества с фондом. Без нее нельзя было провести жизненно важную для нас новую реструктуризацию долга бывшего СССР перед Парижским и Лондонским клубами (официальными и частными кредиторами). Иначе бюджет просто никак не балансировался.
Потом я на правительстве докладываю: вот такая ситуация, такое отношение к нам, необходимо предпринимать последовательные логические шаги и делать это каждый день. И тогда мне Примаков говорит: «Вот каждый день и ведите свои переговоры…»
Весь ноябрь, декабрь, январь я разрывался между Москвой и Лондоном — Парижем — Франкфуртом. В понедельник вылетал, в четверг возвращался, в пятницу — переговоры с российскими банками и другими внутренними кредиторами, пострадавшими от дефолта по ГКО, в субботу — доклад министру, премьеру. И в понедельник снова улетал.
Наконец где-то в январе 1999 года согласовали тексты первых соглашений по реструктуризации. И потом их подписали.
По подсчетам аналитиков выходило, что кредиторы согласились получить за каждое долговое требование к России стоимостью в 1 доллар всего 4 цента.
То есть в 25 раз меньше первоначально обещанного!
Да, им пришлось смириться. Инвесторы — очень прагматичные люди, и для них нужны были веские аргументы. Обсуждали все детально: каков вероятный сценарий экономического восстановления страны, какой график обслуживания долга будет для бюджета посильным. Например, для нас принципиальным было сохранение внутреннего долга в рублях, тогда как многие кредиторы требовали перевода обязательств в доллары. Тактика подобных переговоров очень сложная, с многочисленными профессиональными нюансами. Пережимать тоже было нельзя — тогда вместо упорядоченной реструктуризации мы получили бы полномасштабный бойкот со стороны инвесторов и миллион исков к государству во внутренних и международных судах. (Несколько позже именно в такой ситуации оказалась Аргентина. Хотя, как мне говорили, там внимательно изучили наш опыт, но переборщили.)
А вообще, какие самые интересные переговоры были в вашей биографии?
В 1996 году, когда договаривались о комплексной реструктуризации долгов Парижскому клубу. Переговоры продолжались пять дней и пять ночей подряд.
Пять суток работали без отдыха и сна?!
Спали совсем понемногу. На лавках, на креслах, прямо в зале, где шли переговоры. Помню, как люди в обморок падали от усталости. Сидит человек за столом, потом раз — и упал. Конечно, можно договориться сделать перерыв на 2–3 часа. Но в первую ночь даже перерывов не было. Обычно расходились к утру, а где-то часов в го снова собирались. В Парижском клубе только так переговоры и ведутся: садятся и, пока не договорились, не расходятся, то есть сессия не заканчивается.
В 1999 году вам удалось добиться новых договоренностей с кредиторами. Это как-то отметили?
Мне очень нравилась эта работа, я ее профессионально знал, в общем, это было мое дело. Правда, затем Примаков повысил меня, назначив первым замминистра финансов.
Но вскоре грянула очередная отставка правительства. Весной 1999 года полномочия Примакова урезаются. Во главе администрации становится Волошин. Вскоре меня вместе с тогдашним гендиректором НТВ Олегом Добродеевым пригласили в Кремль на смотрины. Волошин прямо с порога спросил: «Как вы думаете, Сергей Степашин может стать президентом? Ну, через назначение премьером предварительно?»
Тогда это показалось настолько неожиданным и экстравагантным решением, что его трудно было воспринять всерьез. Но прошло несколько недель, и Степашин действительно сменил Примакова на посту премьер-министра. А вы поднялись на еще одну ступень вверх — стали министром финансов. Хотя сам Степашин, как известно, очень этому сопротивлялся.
Это правда. В те дни я был на очередных переговорах в Лондоне, а Сергей Вадимович звонит мне по телефону и говорит: «Откажитесь, пожалуйста. Будьте мужчиной, откажитесь» Вот это странное сочетание «будьте мужчиной, откажитесь» очень меня удивило и задело. При личной встрече премьер опять: «Борис Николаевич хочет, чтобы вы были министром, а у меня другая кандидатура. Будьте мужчиной, откажитесь». Я говорю: «Нет, я не буду отказываться. Раз Борис Николаевич считает, что это необходимо, значит, так и будет».
Известно, что Степашин хотел оставить на посту министра финансов вашего предшест- венчика Михаила Задорнова. Также не секрет, что вокруг практически всех ключевых назначений в правительстве Степашина шла острая борьба между несколькими политическими и финансово-промышленными кланами. На кону были и власть, и деньги, и человеческие судьбы, и нечто большее — вопрос о том, каким путем будет развиваться Россия в ближайшие восемь лет. Большинство назначений были сделаны через голову Степашина, фактически ему не позволили самостоятельно принять ни одного важного кадрового решения. Отчасти это был экзамен для самого Степашина: проявит ли он себя сильным политиком, станет ли бороться, сумеет ли отстоять хотя бы часть своих позиций? Экзамена новый премьер не выдержал. В Кремле быстро разочаровались в идее сделать из него преемника Ельцина и продолжили кастинг. Через три месяца Степашина заменили Владимиром Путиным.
