Впрочем, нельзя сказать, что советский период вообще прошел бесследно для этносов Средней Азии. В социально-психологическом плане противоречие между традиционными обычаями и официальной коммунистической идеологией привело к своего рода "двоеверию". Вот весьма характерная история про одного узбекского члена КПСС, управлявшего крупным продторгом. На вопрос, как ему удается совмещать партийность с многоженством, этот уважаемый человек якобы ответил, что не существует таких советских законов, по которым ему нельзя развестись и жениться на другой женщине. В то же время нет и таких законов, по которым он должен после развода обязательно выгонять прежнюю жену из своего дома. Казалось бы, ничего особенного — бытовой эпизод, "картинка нравов", но в этом эпизоде, в этой картинке, словно в капле воды, можно разглядеть очень многое.
Ведь после фактического отказа руководства СССР от коммунистической идеологии ситуация "бытового двоеверия" в республиках Средней Азии моментально трансформировалась в ситуацию "идеологического вакуума" — поскольку компартия еще оставалась правящей. Именно на этот период приходятся волнения в Алма-Ате, связанные с заменой на посту первого секретаря республиканского ЦК казаха Д.Кунаева русским Г.Колбиным. При этом трайбалистские предпочтения оказались по факту уже гораздо сильнее принадлежности и того и другого к одной (и вроде бы единой) политической организации, проповедующей "пролетарский интернационализм".
Менее заметным, но не менее важным следствием "идеологического вакуума", оказалась вставшая перед местной гуманитарной интеллигенцией, созданной за годы Советской власти, необходимость найти иную, чем коммунистическая, систему ценностей. Ведь всем сколько-нибудь последовательно мыслящим людям было понятно, что "новое мышление" и "социализм с человеческим лицом" — это кампания, и сколько-нибудь долго эти принципы не продержатся. И с середины 80-х годов зачастили в еще советскую Среднюю Азию.
Тут были и турки с их концепциями пантюркизма и "Великого Турана", и саудиды с их "чисто исламским социализмом", впоследствии более известным под именем ваххабизма, и разного рода "правозащитники" из Европы и Америки, и протестантские бизнесмены с проповедниками модели "открытого общества". Все они "наводили мосты", разведывали и оценивали обстановку в этом регионе. Судя по всему, именно сделанные, в этот период выводы и легли в основу реализованного Ельциным резкого отказа Российской Федерации от союзных отношений со среднеазиатскими республиками под флагом "незачем больше кормить черных!" — при одновременном сохранении тех или иных форм скрытой дотации их в качестве "новых независимых государств". Только таким путем можно было — да и то не сразу, постепенно — добиться выхода Средней Азии из-под контроля России, с тем, чтобы и Средняя Азия, и сама Россия начали кормить по-настоящему "белых" (а еще точнее — "золотых").
В первые годы "суверенитета" идейно-политическая экспансия западного глобализма осуществлялась в основном через этнически и религиозно близкие турецкие и саудовские каналы, а экономическая — с помощью так называемой "бухарской мафии", куда входили в основном сефарды, исповедующие хасидскую версию иудаизма. Именно они, действовавшие и через Россию, и через оффшорные безналоговые "оазисы", постепенно установили контроль практически над всей экономикой среднеазиатских государств: цветной и черной металлургией, энергетикой, химией, наркотрафиком из Афганистана и т.д. Имена братьев Усмановых, братьев Черных, Льва Леваева уже давно на слуху в высших кругах мирового бизнеса.
Правда, совсем уж триумфальным их шествие назвать трудно. В Таджикистане и Казахстане серьезную конкуренцию эмиссарам Запада составил Китай, а в Туркмении — Иран. Дополнительное напряжение ситуации в регионе создавали взаимные территориальные претензии, межэтнические и межконфессиональные столкновения, хотя и не переросшие в открытую долгосрочную войну, но порой чрезвычайно острые, как, например, рейд узбекских исламистов против Киргизии или мятеж узбекского полковника Худойбердыева в Таджикистане.
Постсоветская Средняя Азия за 90-е годы превратилась, по сути, в "горячую точку" мировых масштабов. Достаточно сказать, что внутренний национальный доход на душу населения в Таджикистане составляет менее 300 долларов в год, причем больше трети этой суммы, по мнению экспертов МВФ, составили доходы от торговли наркотиками. И это — в стране, обладающей богатейшими энергетическими и минерально-сырьевыми ресурсами?! Но в ходе инспирированной извне гражданской войны ВВП Таджикистана снизился почти вчетверо, до 1 млрд. долл., а внешний долг оказался почти вдвое больше этой цифры.
В сходной ситуации находится Киргизия, оценки задолженности которой колеблются от 1,2 млрд. долл. (92,8% от ВВП), согласно официальным источникам до почти 2 млрд. долл. по мнению оппозиции. Внешний долг Казахстана по итогам 2000 года составил 1,818 млрд. долл. Если верить расчетам биржевых аналитиков, то в 2001 году наблюдался беспрецедентно резкий рост этой задолженности: каждый день — на 639,1 млн. тенге, или на 3,9 млн. долл. (в час — на 162,5 тыс. долл.). Всего же по состоянию на 24:00 часов 4 ноября 2001 года сумма госдолга только в виде ГЦБ достигла 320,6 млрд. тенге (более 2,1 млрд. долларов), из них 93% приходятся на долю министерства финансов республики. При официальном размере внутреннего валового продукта Казахстана порядка 16 млрд. долл. это составит 13% ВВП. С 1998 года практически недоступной стала информация по внешнему долгу Узбекистана, которую можно лишь рассчитать по ряду косвенных данных. Поскольку те же эксперты МВФ определили его величину в 29% от ВВП, составившего в 2001 году, по разным оценкам, от 9 до 11,3 млрд. долл., то долг Ташкента составит 2,6-3,2 млрд. долл. С этой величиной хорошо коррелирует и сумма узбекских долгов России, оглашенная в ходе майской (2001 года) встречи В.Путина с И.Каримовым,— 611 млн. долл.
На этом печальном фоне особняком стоит Туркмения, благодаря экспорту газа не только не имеющая долгов, но и выступающая в роли кредитора других постсоветских государств на сумму порядка 250 млн. долл. Характерно, что именно те республики Средней Азии, которые не пошли по пути полной приватизации госсобственности, а именно Туркмения и Узбекистан, испытали наименьший экономический спад. В случае Узбекистана это было связано еще и с государственной политикой привлечения иностранных инвестиций, причем особую активность здесь проявил почему-то капитал стран Юго-Восточной Азии, видимо, привлеченный емким российским рынком и возможностью воспользоваться таможенными преференциями в рамках СНГ. Во всяком случае, микроавтобусы и легковушки южнокорейской фирмы "Дэу", собранные в Узбекистане, резво бегают по российским дорогам, особенно в крупных городах.
Впрочем, понятно, что растущая социально-экономическая нестабильность в Средней Азии заставляла местные элиты искать политические решения экономических проблем. Особую активность здесь также проявил Узбекистан, явно склонявшийся к "турецкой" модели развития и всячески демонстрировавший свои проамериканские настроения — отчасти, возможно, и вследствие региональной конкуренции за лидерство с Казахстаном, где росло влияние Китая и были традиционно сильны позиции России. Так, Узбекистан был единственной среднеазиатской республикой, которая вошла в блок ГУАМ (Грузия—Украина—Азербайджан—Молдова), созданный еще в 1992 году и отличавшийся антироссийской направленностью. Соответственно, изменилось и название этого блока, впрочем, по-прежнему подозрительно созвучное имени острова Гуам, являющегося американским владением — ГУУАМ. Узбекистан выступал и ключевым участником проекта "Великого Шелкового Пути", согласно которому российский (и отчасти казахский) Транссиб вытеснялся бы с рынка трансконтинентальных перевозок второй транспортной магистралью, пролегающей намного южнее.
В 1999-2001 годах, когда опасность исламского экстремизма, воплощенная в афганских талибах и "Исламском движении Узбекистана" стала весьма ощутимой для официального Ташкента, он сделал движение в сторону Китая и России, присоединившись к Шанхайскому соглашению и фактически свернув свое участие в ГУУАМ. Однако резкий "антиталибский" поворот США после событий 11 сентября 2001 года позволил И.Каримову вернуться на круги своя. Уже в начале октября была согласована возможность использования военных баз на территории Узбекистана подразделениями армии США, причем не особо скрывалась даже "цена вопроса" — в качестве "американской помощи" узбекское руководство намерено получить от Вашингтона порядка 8 млрд. долл., что позволяло не только расплатиться с долгами, но и в значительной мере модернизировать экономику республики. Иными словами, Узбекистан явно предложил себя Соединенным Штатам в качестве стратегического военно-политического партнера в регионе — своеобразного "среднеазиатского Израиля", или, что еще вернее, "среднеазиатской Турции". Тем более, что, как с гордостью заявил узбекский премьер-министр, еще в 1995 году республика добилась энергетической независимости от России, а в 1998 году — зерновой. И предложение это, судя по всему, было как раз таким, какое давно ждали за океаном.
