Её наличие в житейской круговерти
Была б умней – не стала бы, наверно,
Звать за собой народ на «баррикады» –
Несложно обратить кого-то в веру,
Куда сложней поверить в эту правду
Была б умней – не слушала бы сплетни
Про чьи-то силиконовые губы –
Ведь хорошо смеётся не последний,
А тот кто сам... недавно вставил зубы
Была б умней – как золотая рыбка
Я б не ловилась в допотопный невод,
И я, и рыбка знаем ведь – ошибка,
Но ловимся. И раз уже... не первый
Была б умней – я б не совалась в воду,
Тем более – в одну и ту же – дважды,
По-прежнему не зная толком броду,
Стремясь туда не сильно и однажды
Была б умней – заткнула бы я уши,
Чтоб сердцем полюбить, а не ушами,
Не стала б мужу отдавать свой ужин –
Не ровён час – расстанемся врагами
Была б умней – стремясь за синей птицей,
Не стала б перекрашивать, ругая,
Свою обыкновенную синицу,
В итоге получая... попугая
Была б умней – в плену авторитетов
Не пребывала б долго. Точку зренья
Чужую стёрла бы давно без пиетета,
От штампов очищая путь к прозренью!
Была б умней – я б написала книгу,
Которую читая, чтоб мечталось
Не разгадать сюжетную интригу,
А просто – чтобы книга не кончалась!
Была б умней – нашёлся бы Читатель
У этой книги, хоть сто раз готовый
Читать её в постели, на ночь глядя,
Но непременно с авторским надзором!
Сильная женщина
Скажешь ты мне, что я – сильная женщина,
И... вместо губ поцелуешь запястье.
Я б с удовольствием силу уменьшила,
Лишь бы не ведать подобного «счастья»...
С детства мечтая женой быть и мамою,
Сильною стать не сама я решила.
Умный сказал: «Не смеши Бога планами»,
Видимо, глупая, я насмешила
Раз Он зачем-то послал мне амбиции,
В жизни меня наделяя ролями,
Где, не довольствуясь малой синицею,
Вечно охочусь я за журавлями...
Не прекращая трудов над характером,
Беды мне слал, что иным не под силу, –
Чаще без слов, реже с лексикой матерной,
Плечи подставив, я их выносила
...Вряд ли тебя моя сила обрадует –
И подстрахуюсь я «ложью» невинной:
«Не сомневайся, любимый, я – слабая,
ЖИЗНЬ иногда заставляла быть сильной...»
Весна в Москве
Я бегу по Москве,
а душа и пальто нараспашку,
Взглядом, словно сачком,
и лучи, и улыбки ловлю,
Ветер вырвет из рук,
раскидав по асфальту, бумажки,
Я в ответ рассмеюсь,
чем прохожих зевак удивлю...
Их поможет собрать
старомодный чудак-старикашка,
Из столичной толпы
он один никуда не спешит,
Кое-как мы спасём
документы мои – замарашки,
Вот спасибо ему
и нижайший поклон от души!
В бесконечных делах
на сегодня поставлю я точку
И с Тверской на бульвары
прогулочным шагом сверну,
Не сдержусь и сорву
я с кустарника липкую почку,
И всей грудью в себя
аромат её горький втяну –
Я закрою глаза
и на месте замру в восхищенье,
Из природы чудес,
что так щедро нам дарит земля,
Нет чудеснее чуда
её по весне возрожденья
И нет силы сильней –
каждый раз начинать всё с нуля!
Посижу-покурю
с незнакомой девчонкой-подростком,
Ни с того ни с сего
огорошит признаньем меня:
«Восемнадцать уже,
а себя всё не чувствую взрослой…»
Ей открою секрет:
«Не поверишь, но та же фигня!»
Обнажились от туч
небеса – в серых шубах им тесно!
Рот открыв, головой
что есть мочи откинусь назад,
В неба синь засмотрюсь
как влюблённый жених на невесту,
Что сняла наконец
ненавистно закрытый наряд!
Закружит меня вихрем
волнующе cвежих эмоций,
Предвкушением счастья
до слёз опьянит без вина,
Обласкает теплом
с непривычки слепящего солнца
И подарит любовь
долгожданная гостья Весна!
Теги: Павел Косяков , Василий Попов , Оксана Чиповская
Семя, которое не прорастёт
Андрей Иванов. Харбинские мотыльки. - Таллин: Авенариус, 2013. – 312 с. – 1000 экз.
Роман живущего в Эстонии прозаика А. Иванова в минувшем году был осыпан премиями. "Харбинские мотыльки" вошли в шорт-лист «Русского Букера», автор стал лауреатом и либерального «НОСа», и премии им. Юрия Долгорукого Московского фонда международного сотрудничества. Премия эта учреждена для зарубежных авторов, пишущих на русском языке и вносящих весомый вклад в развитие художественных традиций русского языка и литературы. Поначалу роман представлялся очередным постмодернистским выплеском. Однако с текстом А. Иванова произошла редкая по нашим временам метаморфоза. Связано это «превращение» прежде всего с политическими событиями последнего времени. Но если бы такая «бомба» потенциально не была заложена, «Мотыльки» не актуализировались бы так скоро. Потеря Родины, чреватая потерей личности, – тема далеко не новая. А вот то, что героя заносит в фашистскую группировку эмигрантов, осевших в Эстонии, это нечто иное, выходящее за пределы постмодернистской эстетики. И хотя главный герой книги Ребров оказывается в рядах ультранационалистов «случайно», логика сюжета говорит о том, что это, скорее, закономерно. И нашей либеральной интеллигенции, на ура принявшей роман, но, кажется, не понявшей в нём главного, не грех бы перечитать его и призадуматься...
«Это не исторический роман», – сказал в интервью о «Харбинских мотыльках» Андрей Иванов. И правильно сделал, что сказал: многие до сих пор воспринимают этот роман как запоздалую эмигрантскую беллетристику или в лучшем случае как реконструкцию исторических событий. Всё это в романе есть, и против исторической правды Иванов не грешит, только вот реконструкция сознания героя (или героев) волнует писателя гораздо больше, чем воссоздание исторических событий. «Харбинские мотыльки» – ещё один «неисторический роман» (вспомним «Лавр» Е. Водолазкина), в котором исторический контекст играет роль вспомогательную: Водолазкину он помогает говорить о Боге и вечности, Иванову – о распаде и небытии. Эпоху для этого разговора Иванов выбрал идеальную: крах Российской империи, Гражданская война, эмигрантская Эстония, идеи фашизма. То, что нужно, если поставлена задача создать атмосферу хаоса и декаданса.
Художник и фотограф Ребров, человек трагической судьбы и неординарного таланта. Его семья умирает по пути в Эстонию, сам же Ребров находит в Ревеле пристанище и работу в фотоателье. Нансеновский паспорт делает его фактически бесправным, но не может ограничить таланта художественного: Ребров пишет картины и статьи, он мастер дагеротипа. Не скажешь, что Ребров зарывает талант в землю, скорее, дарование его растворяется в хаосе и мороке эмигрантской жизни. Однажды ночью он придумывает стих, который как нельзя лучше его характеризует:
я вырванное из жизни существо
семя которое нигде не прорастёт
Ребров физически ощущает смерть, приближающуюся и неотвратимую. Бытие перейдёт в ничто, конечность жизни обретает сакральный смысл, а само существование превращается в абсурд. «Вся моя жизнь, как кривая нога Ипполита из Madame Bovary, высохшая, как то дерево в парке: большей частью сухое, треснуло, но живёт, так и я. Мою ногу уже не выправить; ампутировать разве что», – пишет художник в своём дневнике. Вспоминается при этом набоковский собирательный образ русского эмигранта – Пнин, в самой фамилии которого зашифрованы оторванность, сухость, бесплодие. Пень пнём, как говорится. «Сухой, треснул, но живёт». Только для чего живёт?
Пнин ищет смысл в русской литературе. Ребров постигает жизнь талантом художника. В самом деле, что может лучше охарактеризовать художника, как не его творчество? Персонажу Иванова, в отличие от Пнина, удаётся создать нечто замечательное. Довольно долго сквозь алкогольный и кокаиновый туман он продирается к собственному замыслу, вынашивает его, как дитя, и, будучи больным (что примечательно, ведь болезнь – прорыв в область трансцендентного), молниеносно реализует. Ребров делает дагеротип с собственной инсталляции и становится известным. Его творение называется «Вавилонская башня» – образ вечный, понятный и вместе с тем неисчерпаемый. Все помнят библейский миф о Вавилоне и башне, которую строят люди, чтобы «сделать себе имя», приблизиться к Господу, стать с ним наравне. И все знают, чем это закончилось: народы разбросало по свету, и перестали они понимать друг друга. Иванов не упускает шанса поиграть с мифом: Вавилонская башня Российской империи разрушена, народ-богоносец бежит из собственной страны, и не за горами то время, когда заговорят русские на разных языках. Ребров «делает себе имя» в Эстонии с помощью «Вавилонской башни», однако слава преходяща. Неприкаянность и оторванность не оставляют шансов на хеппи-энд. Разруха, она не только в клозетах, но и в головах. А в головах у персонажей «Харбинских мотыльков» – разброд и шатание. Эстонская эмиграция увлекается модным фашизмом, неприкаянный Ребров невольно становится в их ряды и даже оказывает помощь. Впрочем, он не горит идеями и действует, скорее, за компанию. Что, как известно, не освобождает от ответственности.
