Но скрыло Время от меня.
Перевод А. ЗАХАРИАДИСА
Последнее желание
Мне страсти Вертера придайте
И Сирано отваги вкупе,
Дабы не сбиться на закате
С пути. Что в юности нащупал.
Мечты мои вы не стреножьте,
Любовь? Последнюю хочу я,
Пусть кровь и плоть мне потревожит,
Как в пору юности златую.
Мне в мир иной в зените славы
Войти позвольте. В лучшей форме.
Так в новый дом ступают с правой,
Чтобы жила удача в доме.
И лет чтоб мне не много было,
Как тем спартанцам в Фермопилах.
Перевод А. ЗАХАРИАДИСА
Теги: Алексис Парнис , писатель , Греция
Дом творчества имени Коштырбаши
Евгений Чижов. Перевод с подстрочника. - М.: АСТ, 2013. – 512 с. – 2500 экз.
Тимур Зульфикаров, Андрей Волос, Ильдар Абузяров и многие другие из года в год посылают своих героев к заманчивым миражам над пересыхающими среднеазиатскими озёрами. Попавший в короткий список "Большой книги" роман Евгения Чижова «Перевод с подстрочника» также развивает исконную ориентальную тему, заданную в русской литературе ещё «Хождением за три моря» полтысячелетия назад.
Как правило, тексты такого рода хороши или сложно сплетёнными, в духе сказок Шахерезады, историями, или терпкими словесными ароматами, а чаще – и тем и другим. Однако произведение Чижова не расцвечено даже этнографическим колоритом – действительность его вымышленного Коштырбастана мало отличается от условно среднеевропейского абсурда антиутопий Замятина или Набокова.
Сюжет предсказуемо построен вокруг попадания нашего современника в инобытие. Бездарный столичный поэт Печигин случайно получает предложение перевести стихи великого Рахматкула Гулимова. Для знакомства с духом и буквой первоисточника 35-летний москвич приезжает на родину мэтра, в одну из самых закрытых республик бывшего СССР (за счёт принимающей стороны, разумеется). Какая именно страна подразумевается, угадать нетрудно: автор гениальных поэм – не кто иной, как Народный Вожатый, президент Коштырбастана. Заседания Совета министров облекают его стихи в указы и распоряжения, победители конкурса чтецов его произведений становятся уважаемыми людьми, лингвисты выводят новые нормы грамматики из его неправильных рифм. Сами длинные вирши Коштырбаши в романе также представлены. Впечатление такое, как если бы проза Айтматова перемежалась песнопениями Джамбула Джабаева: по отдельности каждое сладостно, но вместе – всё-таки приторно.
«Словесная вязь» текста, отдельно упомянутая экспертами «Большой книги» в формулировке на включение в перечень финалистов, струится примерно так: «Печигин наблюдал за мухой, рисующей извилистые контуры тишины»; «перед глазами плавало тёмное пятно, точно блеск надавил на сетчатку, оставив на ней что-то вроде синяка».
Герой-переводчик, самое серьёзное московское достижение которого – случайное убийство лучшего друга и откос от армии в психиатрической больнице – вступает в любовные связи с восточными женщинами (оказываясь духовно слабее последних), пытается переложить стихи на русский (малоудачно) и ищет встречи с их автором, пытаясь разгадать феномен поэта-диктатора. Случайно втягивается в заговор управляемой из Лондона оппозиции (надо ли говорить – никакой конструктивной повестки оная не предлагает), арестовывается по обвинению в покушении на президента, в тюрьме обретает вдохновение (единственная надежда на помилование – сделать качественный перевод «шедевров» тирана). Созданная усилиями СМИ красочная утопия Коштырбастана плавно перетекает в антиутопию, где живущий в ужасающей бедности народ ещё залечивает раны недавней гражданской войны, а все филармонии, библиотеки и научные институты закрыты, и «повышенный интерес к религиозным вопросам сразу вызывает подозрение в экстремизме». Окончание – казнь главного героя через расстрел на заднем дворе азиатской тюрьмы.
После всего этого остаётся ровно один детски-наивный вопрос: а какую мысль автор хотел донести столь полноразмерным высказыванием? Что отправленный на кичу поэт творит лучше, нежели в Доме творчества? Что стихи сейчас никому не нужны? Что бесталанные представители московского креативного класса из «поколения пепси» достойны расстрела? Что окружающая реальность создана телевизором? Что ныне покойный писатель-правитель, вы уже догадались, какой страны был правителем ещё худшим, чем писателем?
Но частные вопросы, конечно, не столь интересны, как главная загадка: а в чём вообще причина страстного интереса нынешней литературы к темам и образам Востока? Причём «Востока» именно вымышленного, нарочито условного, как мифологемы Хуррамабада или Панджруда в произведениях уже упомянутого А. Волоса.
Соль, думается, вот в чём. Из всех европейских стран лишь Россия литературоцентрична. И это свойство парадоксально роднит её с исламским миром, где, пишет Евгений Чижов, «к могилам классических поэтов совершают паломничества, как к мазарам святых, их просят о заступничестве, люди верят, что чтение стихов у могилы поэта и даже просто прикосновение к ней могут улучшить судьбу». Думается, в восточном лике мы находим и многие собственные черты – доверчивость и хитрость, жестокость и благодушие.
Поэтический ритм – пожалуй, и есть то единственное, что способно объединить разлаженный русский мир общей системой ценностей. Ибо, как подметил мудрый коштыр из романа «Перевод с подстрочника», «любая демократия через неделю обернётся здесь резнёй».
Теги: Евгений Чижов , Перевод с подстрочника
Дина Рубина. Русская канарейка. Желтухин. - М.: Эксмо, 2014. – 480 с. – 80 000 экз.
Дина Рубина. Русская канарейка. Голос. – М.: Эксмо, 2014. – 512 с. – 80 000 экз.
Мне казалось, я уже читала эту книгу. Вот только где? В какой-то момент испугалась, что увижу клон акунинской "Аристономии" – когда девица из образованного сословия написала про девушку из простонародья (которая тащит на себе всё семейное хозяйство): «идти ей некуда, ни к чему она не приспособлена». В точности такие притязания свойственны настоящим аристономам, какими их создал заботливый Акунин. Сами они приспособлены куда как лучше, правда, живут почему-то на деньги богатых покровителей. Книга Рубиной, кстати, не исключение: тут тоже есть покровитель, который всячески помогает главному герою обрести себя.
Однако по прочтении двух книг трилогии «Русская канарейка» (третья ещё пишется) можно с удовлетворением констатировать: Дина Рубина оказалась Акунина умнее и тоньше. Она не воспользовалась беллетристикой для того, чтобы и дальше развивать свои ценные мысли про плебс. И читала я эту книгу не у Акунина. А у самой Рубиной. Очень похожую книгу. Называется «Белая голубка Кордовы». Там были перипетии многих поколений еврейского семейства – и здесь они. Там главный герой – искромётно талантливый и загадочный человек с трудной судьбой, последний в своём роду (причём про его маму мы знаем всё до седьмого колена, а про папу – ровно ничего) – и здесь практически то же самое. Там мутные преследователи охотятся за главным героем и наносят удар – и здесь отчётливо намечается схожее безобразие. Увидев, что «Эксмо» к тому же решило переиздать «Голубку» в точно такой обложке, что и «Канарейку», я содрогнулась. Пока что можно уверенно прогнозировать: человек, читавший про голубку, сумеет предсказать, что станется с канарейкой, даже не выходя на связь со всемирным разумом.
И всё же Рубина умеет писать интересно. И хоть вы уже знаете её романтических героев, как родных (а может, именно поэтому), – вам всё равно небезразлично, что с ними стрясётся там, в третьем томе. Встретится ли гениальный певец Леон Этингер с отцом? Родится ли у него с главной героиней ребёнок? Выживет ли он при самом оптимистическом раскладе? Все эти вопросы очень волнуют зрителей.
Но такое увлекательное чтиво могли бы написать многие авторы, и даже не очень интеллектуальные. А про Дину Рубину небезосновательно принято думать, что она – вполне интеллектуальная. Поэтому мы отставим занимательную, но глубоко вторичную сюжетную канву и приглядимся к рассудительной стороне этой семейной саги, ведь она там похвально присутствует.
Рубина всегда старается быть подробной. И в тех сферах, где она компетентна хотя бы на уровне продвинутого дилетанта, ей это удаётся. На взгляд человека непосвящённого, она выдаёт неимоверно много сведений о живописи, оперном пении и разведении канареек. И антураж этот, в общем, приятен для глаза: он служит оправой для действия – детальной, виньеточной, местами перегруженной терминами, но хорошо уже то, что не аляповатой. Если Рубиной нужна атмосфера лакокрасочной мастерской – читателю суждено её почуять. Если надлежит изобразить одесский дворик или Иерусалим – они также будут изображены вплоть до запахов (и даже, может быть, начиная с запахов, ибо ароматы – отличное топливо для путешествий во времени и пространстве).
