вернулись домой» [40].
Про арзамасский ужас говорили много и привлекали даже врачей. Врачи пожимали плечами и иногда называли его «панической атакой».
Впрочем, наиболее ответственные из них, оговаривались: причин у этого ужаса может быть множество. Засбоило сердце, нарушился его ритм, и человек почувствовал приближение смерти. А, может, причина психическая. Или с человеком происходит что-то и вовсе третье.
Хорошие врачи стараются не ставить диагнозы мёртвым писателям по их художественной прозе.
Разнятся так же и методы срочных действий: одни говорят, что паническая атака — следствие гипервентиляции лёгких и нужно срочно дышать в герметичный пакет. Другие утверждают, что этого делать вовсе не нужно.
Я же скажу о другом — у арзамасского ужаса есть своя оборотная, метафорическая сторона.
Это настоящий ужас путешественника, который понемногу отдаляется от дома и нарушает привычный ход вещей. Тонкие связи с родным очагом рвутся, и вдруг путешественник начинает понимать, что он становится другим — вот тут-то и приходит ужас.
Недаром в гостиничном номере Арзамаса возникал перед Толстым вопрос «зачем», и главная тема человека — тема жизни и смерти.
Что есть смерть, что есть жизнь, как страшно двигаться к одной из них, есть ли продолжение и смысл — родные стены помогают нам избежать этих вопросов, а вот гостиничные — нет.
В гостиничных стенах ужас становится чистым и беспримесным. Только дай серому небу войти в тебя, как увидишь — летит над тобой монструоз, расправив кожаные крылья по девять аршин длиной, и хвост его подобен копью неумолимому. Это зеркало тебя самого, двойник, пожирающий смыслы. Его не уничтожишь хлебным вином, не отмахнёшься ладонью.
И спасает от него только продолжение дороги.
19.02.2018
Стрекоза должна умереть (о женщинах-вамп и несчастных содержанках)
Услуживают гостям русские женщины, натуры сплошь инфернальные. Как теперь называют, «вампы».
Тэффи. «Ресторанчик»
Один из самых интересных литературных образов — это образ роковой красавицы.
Причём даже не просто роковой, а такой женщины «с порчинкой», причём под порчинкой понимается внебрачный секс [41]. Это довольно странное обстоятельство, потому что роковая красавица может идти к успеху от одного расчётливого законного брака к другому. К тому же всё время происходит путаница — честный, но скучный обыватель невольно соединяет неумных соблазнительниц и соблазнительниц умных.
Или ему кажется, что женщина, потерявшая рассудок в страсти, пошедшая на убийство — это и есть женщина-вамп, женщина-вампир, роковая красотка. Нет, женщину-вамп, высасывающую деньги и саму жизнь из мужчин всегда выделяет наличие ума. Ирен Адлер тут на раз побивает Настасью Филипповну, что похожа на случайно залетевшую в комнату птицу, что бьётся о стены, мечется и неотвратимо приближается к смерти. Обречена и первая женщина в каком-нибудь фильме «бондианы», это второй достанется слава и любовная сцена в конце. А первая будет непоправимо мертва, едва пройдёт треть фильма. В общем, это всегда балансирование между «Ларисой Огудаловой» и «Настасьей Барашковой».
Но есть пример лучше. Алексей Толстой в 1925–1927 годах написал знаменитый роман «Гиперболоид инженера Гарина», в котором гиперболоид похож на морскую свинку, которая не морская и не свинка. Во-первых, не гиперболоид, ведь к тексту даже приложен чертёж, испортивший не одно поколение школьных мозгов; во-вторых, его придумывает не Гарин, а Манцев (который, как вы помните, там свалился с дирижабля) — это образ Дедала. Дедал-Манцев — настоящий учёный, это он придумал идею гиперболоида, и он же придумал приспособить его для буровых работ. Это именно он знал, что существует оливиновый пояс и тому подобное. А в пару ему существует Икар-Гарин, который шалил и буйствовал, довёл дело до ручки, и, как полагается настоящему Икару, рухнул в море.
Но это другая история, а нас интересует то, что в этом романе есть образ роковой женщины по имени Зоя, что, кстати, означает «жизнь». Надо сказать, что у Алексея Толстого ничего не пропадало, и два самых известных фантастических романа двадцатых годов проросли из мусора авантюрных рассказов.
Зоя сгустилась оттуда же — из эмигрантской прозы, в которой был архетип красивой русской женщины, выплеснутой из России вместе с водой контрреволюции.
Алексей Толстой представляет свою героиню уже в Париже, причём это напоминает явление Брэт Эшли в «Фиесте» Хемингуэя. Богатый человек, американский магнат Роллинг «остановился, брюзгливо поджидая спутницу, которая говорила с молодым человеком, выскочившим навстречу автомобилю из-за колонны подъезда. Кивнув ему головой, она прошла сквозь крутящиеся двери. Это была знаменитая Зоя Монроз, одна из самых шикарных женщин Парижа. Она была в белом суконном костюме, обшитом на рукавах, от кисти до локтя, длинном мехом чёрной обезьяны. Её фетровая маленькая шапочка была создана великим Колло [42].
Её движения были уверенны и небрежны. Она была красива, тонкая, высокая, с длинной шеей, с немного большим ртом, с немного приподнятым носом. Синевато-серые глаза её казались холодными и страстными» [43].
Ну, в общем, не женщина, а мечта поэта. Здесь было всё, не «Природа одарила её щедро. Тут было всё: и арбузные груди, и нос, и мощный затылок» [44], конечно, но главное — холодная страсть.
Дальше Алексей Николаевич рассказывает, как Зоя Монроз стала любовницей американского химического короля. И, в общем, хорошо зная, как смотрят люди на красавиц-содержанок, позволяет себе немного поразмышлять о мироустройстве: «Только дураки да те, кто не знает, что такое борьба и победа, видят повсюду случай. „Вот этот счастливый," — говорят они с завистью и смотрят на удачника, как на чудо. Но сорвись он — тысячи дураков с упоением растопчут его, отвергнутого божественным случаем.
Нет, ни капли случайности, — только ум и воля привели Зою Монроз к постели Роллинга. Воля её была закалена, как сталь, приключениями девятнадцатого года. Ум её был настолько едок, что она сознательно поддерживала среди окружающих веру и исключительное расположение к себе божественной фортуны, или Счастья…
В квартале, где она жила (левый берег Сены, улица Сены), в мелочных, колониальных, винных, угольных и гастрономических лавочках считали Зою Монроз чем-то вроде святой.
Её дневной автомобиль — чёрный лимузин 24 НР [45], её прогулочный автомобиль — полубожественный рольсройс 80 НР, её вечерняя электрическая каретка, — внутри — стёганого шелка, — с вазочками для цветов и серебряными ручками, — и в особенности выигрыш в казино в Довиле полутора миллионов франков, — вызывали религиозное восхищение в квартале.
Половину выигрыша, осторожно, с огромным знанием дела, Зоя Монроз „вложила" в прессу.
С октября месяца (начало парижского сезона) пресса „подняла красавицу Монроз на перья". Сначала в
