всё же они дружили. Ухаживание за одной женщиной странно сближает мужчин, особенно если для обоих оно неудачно.
Петерсен пересказывал новый роман. Роман этот был модным чтением последнего месяца. Популярный писатель, тем не менее, не появляющийся на публике, а фотографирующийся исключительно в глухом мотоциклетном шлеме, выпустил новую книгу. Там рассказывалась подлинная история Сталина, вместо которого похоронили другого человека.
Сам Сталин надел армяк, взял в руки посох — и Берия выпустил его в мир через маленькую железную дверь в стене. Сталин прошёл под рекой из Кремля на Болотную площадь, когда-то носившую имя знаменитого разбойника Стеньки Разина и отправился по Руси искать правду.
— Я где-то это читал, — перебил его Макаров, но Петерсен не слушал
— Сталин в своём странствии пишет книгу «Пароксизм и вопросы мирознания», которая расходится в тысяче списков. Объявляются последователи — бывший финиспектор Лев Матвеев бросает под ноги пачку налоговых деклараций и начинает проповедовать.
А Сталин, ничего этого не зная, идёт пешком к эвенку Турухану, видя по пути заброшенные стройки и неоконченную магистраль Салехард-Игарка. Турухан — это друг Сталина по ссылке и каторге, разумеется, в царское время. Потом в честь эвенка Турухана, который подарил ссыльному Сталину заячий тулупчик, чтобы тот не замёрз, впоследствии был назван целый край.
Но Сталин не доходит до конечной цели своего пути совсем чуть-чуть, всего несколько тысяч километров и воспаление легких унесет его в могилу на неприметном полустанке…
Макарову, впрочем, было не до современной русской литературы. Вчера вечером Макаров подобрал портфель Сумасшедшего Маркёра. Вещи Маркёра собирали в специальный пластиковый мешок прокурорские работники. Там был сувенирный кий, кусок зелёного сукна оправленного в деревянную рамку и полдюжины кубков с загадочными письменами. Среди вещей Сумасшедшего Маркёра был его портфель. Портфель оказался старый, со сломанным замком — и вещи из портфеля водопадом полились на пол перед прокурорскими.
Отчего-то среди них оказался старинный будильник «Дружба» с гордо поднявшим хобот русско-индийским слоном. Будильник, выпрыгнув из портфеля, зазвенел и бильярдным шаром упрыгал под стол.
Но был пойман и будильник, и раскатившиеся карандаши, и прокуренная трубка. Их собрали и, пронумерованные и описанные, предметы мёртвой чужой жизни исчезли в недрах казённого мешка.
Уже собравшись уходить домой, Макаров уронил зажигалку — дорогую, памятную; потерять её было бы жалко. Опустившись на четвереньки, он заметил книгу маркера, что упала дальше, и, видно, кто-то носком ботинка загнал её под диван.
Название книги поразило его. «Книга Могил Введенского кладбища» — вот во что складывались закорючки на муаровой обложке. Макаров, повинуясь непонятному желанию, вернее, удивительному для него озорству, сунул книгу под мышку и унёс домой.
Теперь, с изменившимся лицом, с которым обычно бегут к пруду, Макаров рассказывает о содержании книги своему знакомцу.
Постепенно раздражаясь несерьёзностью слушателя, Макаров угрюмо смотрит на Петерсена.
— Напрасно я эту книгу взял, совсем напрасно. Почитал её в туалете и понял — зря.
— Что — зря?
— Зря, что в туалете.
— Да ты ж, кантор, любишь в сортире читать.
— Эта такая вещь, которую нельзя не только что в туалете читать, а просто трогать страшно. Это ведь не о могилах книга, а о наших желаниях и желаниях тысяч людей. Да не только о желаниях, а о том, как их исполнить, — Макаров еле сдерживал страх.
Петерсен только захохотал, опираясь о кий. Но Макаров не обратил на это ровно никакого внимания.
— Дело в том, что наши желания суетны и бестолковы. А исполняются только выстраданные желания, мне ещё в одном фильме это запомнилось. Вася, ты возьми эту книгу, почитай, и поймешь, как суетны наши желания. А ещё ты поймешь, как легко исполнить желание другого, и как трудно исполнить желание своё. Вот посмотри на нас с тобой…
Петерсен смотрен на приятеля, улыбаясь. Макаров в его глазах, был в целом славным малым — но со странностями. Поэтому, когда Макаров протянул ему растрёпанную книгу Маркёра, Петерсен только ухмыльнулся. Он саркастически заметил:
— Как-то пафоса много, ты слишком торжественно об этом говоришь, будто Чингачкук Большой Змей, решивший объявить войну дилерам… То есть, деливерам. Ну, этим, как его… Делаварам.
— А иначе говорить о ней невозможно — только возвышенно. Я бы и шляпу даже снял — на твоём-то месте.
Петерсен поправил на себе бейсболку. Он не снимал её нигде, разве что в сауне.
— Чё и руки помыть?
— Руки всегда полезно мыть, Петерсен. Ты глупый какой.
— Ноги помой, — Петерсен вытащил зубочистку и демонстративно стал ковыряться во рту.
— Неостроумно, — печально сказал Макаров, глядя, как другие члены клуба гоняют шары.
Они переговаривались тихо, но кантор Макаров был готов поклясться, что все разговоры были посвящены смерти Старого Маркёра. Никто не понимал Макарова, оставалась только Наталья Александровна — сосредоточение его иллюзий, которые он просто боялся анализировать.
Когда через минуту он снова обратился к Петерсену, то никакого Петерсена рядом не оказалось. Макаров покрутил головой — Петерсена не было. Не было Петерсена у столов, не было Петерсена в баре, и тогда кантор Макаров решил, что Петерсен вышел в туалет. Там, впрочем, Макарова тоже встретила пустота. Только гулко капала вода в раковину, да время от времени хрюкал писсуар.
Внезапно он услышал голос Петерсена:
— Что случилось? Макаров! Паша! Где я?..
Макаров по очереди заглядывал в кабинки — во всех он видел лишь стерильную ароматизированную зимней свежестью чистоту. Вдруг Петерсен заговорил откуда-то с потолка
— Паша! Где ты?!
— А ты где? Я тебя тоже не вижу!.. Что это за шары?
— А слышишь? — не понимал ничего Макаров.
— Слышу! Слышу! Но что за глупость такая, что это за шары?
— Руками помаши! Помаши руками! Ты вообще можешь двигаться?
— Макаров! Ты видишь эти шары?
— Какие, к чёрту, шары?
Но с потолка раздалось только угасающее:
— Пустите! Пустите меня! Макаров!..
Макаров бессильно сел на унитаз и погрузился в размышления.
Снова душная ночь отменила дневную жару. Наталье Александровне, впрочем, московская жара была не указ — только тонко пел кондиционер за окном спальни. Но Наталья Александровна разметалась на кровати, стонала и видит протяжный странный сон. Двадцать два глобуса на школьном подоконнике снились ей, и снился Петерсен в роли школьного учителя-педофила. Петерсен, сжав её плечо тыкал указкой в чёрную доску, на которой написано «Вася + Наталья Александровна», и нет больше не было на ней ничего. И вокруг тоже ничего не было. Есть ли мальчик, есть ли девочка, был ли учитель… Может, никакого Петерсена и вовсе никогда не было.
Но Петерсен всё же вызвал её к доске. Надо было отвечать,
