– По-моему, вы лукавите про деревню.
– Да нет, какое лукавство? О чем вы говорите? Через такое пройти… Сидели мы в столыпине, в этом вагоне. Когда семнадцать человек в купе загоняют, это купе разогревается настолько – дышать нечем! И вагон где-нибудь полдня на солнце стоит. Один человек, с которым я вместе ехал, он валидол принимал, чтобы не задохнуться там…
– Вам сколько остается до конца срока?
– Пять лет. Но пять лет я не собираюсь еще сидеть. Я все-таки рассчитываю на льготы. Я всем своим поведением стараюсь показать, что хочу выйти отсюда пораньше.
– Представьте, что приезжаете домой, а там – старые знакомые…
– Это не мои знакомые. Я стал просто жертвой обстоятельств. Это не мой круг общения.
– А если опять сложатся аналогичные обстоятельства?
– Ну, давайте тогда… вообще нужно расстрелять! Какой тогда смысл в сроке? Брать и расстреливать! Мало ли что может случиться… Каждый день с каждым может что-либо случаться. И что же, тогда всю нашу страну решеткой огораживать? Ведь сажают новых людей. Сажают! Вы не смотрели в кинотеатре «Особое мнение»? Там, в кино, центр по профилактике преступлений создали. Людей за мысли сажали. Они еще не совершили ничего, а их уже – в тюрьму.
– Тюрьма, зона учат чему-то?
– Я хочу так сказать: нормальный человек сделает для себя нормальные выводы. Если он пришел, например, изначально злой на весь мир, так он еще больше зла в себя вбирает. То есть это зависит еще от человека: какие цели он для себя выбирает. У меня сейчас совершенно нормальные цели. И были они у меня нормальные, но, можно сказать, я сам себя в тюрьму загнал. Может, какая-то безвыходность у меня была… Но вот вы говорите – друзья. Родственники за меня борются. Друг, тоже милиционер, майор, написал от себя помиловку. И надзорные жалобы друзья пытаются… Все-таки, я думаю, что если бы я был таким отстоем, как хотели меня преподнести в уголовном деле, то, я думаю, вряд ли кто стал бы за меня заступаться, во всяком случае, из друзей – из людей компетентных, в погонах, – чтобы себя не замарать. Правильно? Люди все-таки какие-то планы для себя строят… все-таки я не конченый какой-то… По крайней мере, зла я меньше сделал, чем нормальных поступков. Моя матушка ездила в Комиссию по помилованию, где еще писатель Приставкин был председателем. Нормально ее приняли, сказали: подождите, вот сейчас полтора года пройдет, и у вашего сына будет полсрока, тогда напишите заявление – и помилуем. Вопросов, мол, никаких не будет. Характеристики нормальные, естественно, колония предоставила, потому что я… ну, стараюсь здесь, чтобы все было нормально. А сейчас Комиссию Приставкина расформировали, и я уже не знаю, что будет дальше.
– Сейчас подобные комиссии созданы в регионах.
– Дай бог… Но я что хочу сказать? Я не знаю, как будет теперь, а вот при Приставкине у нас много народу уходило. И не один из тех, с кем я сидел, а потом его выпустили, не один не заехал обратно. Люди стали подниматься, стали нормально жить. Вкус жизни поняли. Понимаете? Нам с рождения свобода дана. Мы другого состояния не знаем, что ее может и не быть – свободы. И когда ее в один миг отбирают… она… прелесть в том, чтобы просто выйти на улицу, воздухом подышать, пройтись. В колонии это в такой мере понимается, настолько осмысливается… Впрочем, люди разные, кому-то и здесь нравится сидеть, такой тип выходит на свободу, как в отпуск. Я не говорю про нашу колонию, я вообще говорю про тот контингент, с которым мне приходилось работать. Они выйдут для того, чтобы две недели попить, опять кого-нибудь нахлобучить и снова заехать в зону. Здесь же, в этой колонии, я смотрю, в основном люди случайные. Вот вы сможете ответить на такой вопрос? Ситуация: человек, допустим, ограбил и получил девять лет, ну, как ограбил – ударил по карману… И другой пример: кто-то кого-то до смерти забивает, ногами пинает. Человек умирает в муках, страшной смертью. А убийца получает три-пять лет лишения свободы. На какие-то мысли это наталкивает? Оно и грызет иногда внутри. Ну вот, если собрать все вместе, что я натворил, ну максимум, пять лет, которые мне можно было бы набросать. К матушке моей во время перерыва суда подошли кивалы – народные заседатели – и говорят: «Мы всё видим, но ничего не можем сделать». Меня посадили в 1999 году. И судебная система на тот момент была настолько глухой к здравому смыслу! Тем более что на нас обкатывали новый Уголовный кодекс. Это сейчас к нам приходят в зону, и, смотришь, по совокупности преступлений они получают по пять-шесть лет. А мы за те же преступления получали по восемь-десять-пятнадцать лет. Я вам расскажу одну историю. Фамилию не помню. Сейчас человека отправили в Нижний Тагил, он там сидит. Его история началась в 1995 году. Едет он в машине с другом-напарником – патрулируют город. По улице идет пьяный. Машина останавливается, напарник говорит: «Надо переговорить с человеком». Начинает говорить, слово за слово, чего-то они начинают ругаться. Пьяный выхватывает у напарника автомат и стреляет. Пуля черкашом прошла по водителю. И он, водитель, недолго думая достает пистолет – хлоп! – палит его. Сообщает по рации о ЧП в райотдел. Приезжает начальство, прокуратура. Все нормально, оружие применил правомерно, дескать, молодец, медаль получишь. Только вот сначала давай, мол, в больницу, а то у тебя, видишь, ранение. Приезжает в больницу, а там его цепляют, увозят на Петровку, где начинают его «воспитывать»… Это я с его слов рассказываю. Оказывается, опер с МУРа был тот человек, которого он застрелил. Значит, сидит он два года. Уже заехали в камеру те люди, которые его сажали… Кстати, я точно знаю, что те люди, которые меня принимали, тоже сидят сейчас – в Мордовии. А таких случаев очень много: сначала кто-то сам сажает, потом его сажают, потом сажают того, кто его посадил… Ведь пока работаешь и сажаешь других, то не думаешь, что можешь оказаться на их месте. За что сажают бывших сотрудников милиции? За взятки, превышение полномочий, разбой, грабеж, вымогательство. Да я вам так скажу: возьмите любого сотрудника милиции – стоит ему только попасть в поле зрения службы собственной безопасности, так считайте, что он потенциальная жертва. Но я вам дальше расскажу про того моего знакомого. Суд идет. Дают ему четырнадцать лет. Он пишет кассационную жалобу. Другой суд, более беспристрастный, человека освобождает. Полтора года он ходит на свободе. Но прокуратура выражает свое несогласие с вынесенным оправдательным приговором. Проходит новый суд, который выносит ему двенадцать лет лишения свободы. И потом сколько он ни писал, приговор больше не пересматривали. Таких случаев, опять же… Ну вот сейчас приезжал один человек, тоже рассказывал про случай: опера одного начальник уволил с работы. Тот через суд восстановился. А в отделе сделали так, чтобы он уехал опять… Дело в том, что сейчас, при нашей жизни, никто ни от чего не застрахован.
– Но в милиции-то почему происходят такие дела? В милиции, которая должна быть оплотом законности. Что вы думаете об этом как бывший сотрудник? Вообще сколько лет вы проработали в милиции?
– Четыре года десять месяцев и двенадцать дней.
– За четыре года все-таки можно понять, чем дышат в милиции, вжиться в специфику отношений в этой структуре.
– Да, я вжился. Но ответ на ваш вопрос будет слишком долгим. Да, в милиции происходит много странных вещей, но… боюсь, я не готов ответить на ваш вопрос.
– Вполне возможно, у вас просто нет ответа.
– У меня есть ответ.
– Хорошо, поговорим про суды. Вы утверждаете, что человек просто оступился, а его засудили.
– Причем, действительно оступился. Видят, что человек не мразь. Так зачем ему ломать настолько жизнь? Зачем вот по первому разу надо было мне давать девять лет? По первому разу! Взяли – и жизнь перечеркнули. Вы, наверное, думаете, что отсидел человек пять-шесть-семь лет и вышел из тюрьмы законченным уголовником. А я вот был в отпуске, ездил домой, и мне друг сказал: «Саня, ты стал даже лучше, чем был, когда садился». Вы можете не поверить мне. Я тоже не верил, когда раньше, по работе, сталкивался с такими случаями, когда один за другого говорил: «Он там отсидел семь лет, он человек порядочный». А у меня не укладывалось в голове: как порядочный человек мог отсидеть в тюрьме? Тюрьма и порядочность для меня были два разных понятия. Тюрьма и порядочность… Но! Если думать, что тюрьма не исправляет, то какой смысл вообще в существовании тюрем? Я вот говорил, как мучился в спецвагонах – столыпиных, задыхался… Там не ешь, не пьешь, сутками едешь. И такое отношение… А чем я его заслужил? У нас считается, что исправительная система не исправляет. Попал в тюрьму, значит, ты мразь. Ну тогда давайте, как в Китае, руку-ногу отрубать за воровство. А если подумал плохое – голову отрубать! Чтобы думать было нечем. Зачем тогда держать исправительные колонии? А если держать, то менять надо всю структуру, как в Англии или Австралии – убийцы там на фонтанчики смотрят, чтобы у них нервная система успокаивалась, а не будоражилась. Вот как в наших тюрьмах можно в три смены спать? Это кошмар. Нечеловеческие условия. Я в СИЗО сидел, меня возили на суд. Что значит ездить на суд? Это тебя в десять вечера привозят обратно в СИЗО, запирают в камере. Успел покушать. Лег спать. В пять утра опять поднимают, загоняют в боксик – нишу в стене, полтора метра в ширину, там человек восемь стоят, одни решетку подпирают, другие – бетонную стену. И прозябают они так до десяти часов утра, пока их не заберут автозаки. Опять боксы, но в машине. Потом снова боксы, но в суде. А я человек некурящий, мне в дыму тяжело, голова вот такая квадратная. Я уже адекватно соображать не могу. И все это продолжается из месяца в месяц. Как в три смены спать?.. Я сидел на Красной Пресне. На окне снаружи – реснички металлические, в виде наложенных друг на друга железок, затем решетка, потом сетка и поверх сетки – намордник. Вместо двадцати человек в камере – шестьдесят. Свежего воздуха практически не было. И все время, которое я находился в камере, – это пытка. Я спал по два часа в сутки, просыпался весь мокрый, потому что жара. Мне этой тюрьмы хватило на всю оставшуюся жизнь. Иной раз и просыпаться-то не хотелось. Думаешь, проснешься – опять дышать нечем, весь мокрый, одежда вся липнет к тебе. Если кружку чая холодного выпил, то она же, эта кружка, вскоре вся из тебя и выйдет. Опять мокрый! И что должен обо всем этом думать нормальный человек? Что государство над ним в открытую издевается. Если человек совершил преступление, его так колпашат… В него буквально впиваются: «Ага-а-а, все-таки ты совершил! Кхе-кхе… мы, государство, тебе не платили полгода зарплату, а ты все-таки украл! Какая ты, однако, скотина!» Мол, посмотрите на него… Вот мы говорили про милицию. Милиционер в Москве получает четыре тысячи рублей. Ну а что такое четыре тысячи рублей? Этому милиционеру, значит, всю жизнь быть, как говорится, холостяком. И покупать носки за тридцать восемь копеек или, там, пиджак за сорок копеек. Таких цен, конечно, нет, я просто утрирую. Ведь для чего люди живут? Любой, наверное, мечтает о продолжении своего рода. Значит, нужно как-то содержать жену. А чтобы укрепить брак, нужно завести ребенка. И разве возможно содержать семью на четыре тысячи рублей? В большом городе, где за одни только коммунальные услуги уходит в месяц полторы тысячи рублей. И пятьсот рублей уходит на проезд в городском транспорте. Две тысячи у него уходят ни во что. И как человеку, надевшему погоны, нормально существовать на эти деньги? Я затрудняюсь сказать. Государство не может достойно платить своим гражданам. Почему? Якобы нет денег. Всю жизнь деньги были, а потом их вдруг не стало. В 1991 году обокрали население, в 1998 году опять обокрали… И спросить не с кого! Потому что они не преступники, они депутаты! Ха-ха… Вагонами воруют, но не преступники! РАО ЕЭС принадлежало народу – тоже разворовали. Опять не преступники! Опять они почтенные люди, с ними здороваются, их везде принимают, телевидение их показывает. А преступники – вот они, пошел, там, вечером у кого-то отобрал тридцать восемь копеек, на носки себе, и уже преступник, можно сказать, злодей. Ату, в тюрьму его, в тюрьму!
