– Вы говорили, что проходили свидетелем по факту попытки побега из этой колонии. Кто и как пытался совершить побег?
– К нам в отряд перевели из другого отряда одного осужденного. Допустим, по фамилии Иванов. А я, как прибыл в колонию, так сразу стал думать, как мне заработать условно-досрочное освобождение. Получил должность старшего дневального. Одним словом, стал активно сотрудничать с администрацией колонии. И ничего зазорного в этом не вижу. Я живу своей головой, и мне все равно, что думают о моем сотрудничестве с администрацией другие осужденные. И вот, значит, переводят ко мне в отряд Иванова. А он сам по себе человек немножечко беспокойный, не то чтобы конфликтный, а проблемный человек. Есть люди, которые понимают, что если его посадили – так ему надо сидеть, молчать, ждать окончания срока. А есть такие, кого посадили в девятнадцать лет, например, он еще солдатом был, кого-то избил, так он был дурак дураком там, на воле, а в зоне еще хуже стал. Тюрьма-то тоже свою лепту вносит. Есть люди, которые от себя отталкивают весь негатив, а есть люди – как промокашки, наоборот, все в себя впитывают. Думают, чем больше он впитает, освободится и начнет пальцами кидать, его обязательно где-нибудь заметят… ха-ха, но обычно замечают не те. Ну, смысл в чем? Я с ним пообщался, говорю: «Будут у тебя проблемы – покрывать я тебя не собираюсь». Он сразу: «Нет-нет-нет, мне осталось немного, я хочу спокойно досидеть». Десять месяцев ему оставалось до льгот. Я говорю: «Ну ладно». А сам, думаю, приставлю к нему людей, чтобы присматривали за ним. И приставил. Чтобы лишних движений у него не было. И вот в тот день, когда все это случилось, мне говорят, мол, что-то Иванова давно не видим на спальном месте. Я дал полчаса его найти – у нас в локальном секторе находятся сразу три отряда – говорю: «Может, он где в гостях сидит, в другом отряде». Стали искать его. Я сам прошел по отряду, смотрю – нет его нигде. На кровати лежала его шуба, и был расчет, видимо, на то, что если свет выключить, а было уже темновато, то подумают: человек лежит, спит… И думал, видимо, прокатит. Отбой в десять вечера должен быть. А без десяти десять я спрашиваю: «Ну что, нашли?» Нет, не нашли. Я побежал в дежурку докладывать по поводу случившегося. Дежурный принял меры. Начали Иванова искать. Пошли на промзону. На промзоне оказалось, что не хватает еще одного осужденного – из 3-го отряда. В конце концов их поймали, обоих, они собирались прокопать под колонией подземный ход. Ну вот безрассудный поступок, про который мы говорили. Тот же Иванов просто не живет своими мозгами. Он потом говорил, что просто хотел помочь осужденному из 3-го отряда, а в чем помочь, как помочь, не знал: может, тот хотел за пивом сползать… Но факт: нормальный человек, вменяемый, он бы такого делать не стал никогда. Потом был суд, на который я пошел свидетелем. Вывозили меня в СИЗО. Дали им обоим одинаково, по шесть лет дополнительно к сроку, и отправили на особый режим. Ну а мне пришла бумага: поощрить меня. Благодарность объявили. В отпуск отправили.
– А что говорят в отряде по поводу попытки побега?
– Никто этих действий не одобряет. Зачем людям усложнять без того сложную ситуацию? Всех нас посадили, изолировали, все мы отбываем срок. Ну ладно, если у кого-то получается какое-то взаимодействие с администрацией. Люди понимают, что здесь свои законы. Нужно как-то выживать. И скажу так, что беспредела со стороны администрации здесь никто никогда не видел. Поэтому обстановка у нас в лагере нормальная, хорошая, спокойная. Дай бог здоровья начальнику колонии, я в душе этого желаю. От чего здесь бежать-то? Иванов, он сам проблемный. Да и второй осужденный, его подельник, такой же. А здесь, в зоне, каждый понимает, что удался бы побег, и сразу же последовали бы какие-то неукоснительные действия со стороны силовых структур. Действия по отношению к нам, остальным осужденным. Ну почему я должен страдать из-за какого-то дурака?
Вообще, попадая в зону, человек пытается соблюдать правила, диктуемые законом, в то время как на свободе легко нарушает закон. А почему? Здесь больше порядка, чем там, на свободе. Даже взять тюрьму. Вот сидит в одной камере много народу. И за любую провинность с человека спросят. Причем спросит не администрация, а в первую очередь те, кто с ним рядом сидит. Потому что проблемы – они никому не нужны. В тюрьме очень сильно развита коллективная ответственность. А коллективная потому, что человек здесь, в принципе, лишен всех прав. У него есть какие-то права, но такие минимальные, что человек боится и их потерять. Если кто-то накосячил в камере, допустим, решил повеситься, страдает вся камера. А зачем из-за этого гада страдать всем остальным? Никто этого не хочет. Я живу в камере спокойной жизнью, я сел и знаю, что буду сидеть, так я хочу как-то сохранить свое здоровье, свою нервную систему, выйти не дураком, сижу и книжечки читаю. И вдруг из-за какого-то гада я буду терпеть какие-то лишения? Это про тюремную систему я говорю. А закон… у нас он настолько резиновый. Раньше была статья про самоуправство. Под нее попадали разные бытовые ситуации. Допустим, произошло ДТП. Хлоп, кто-то кому-то в задницу врезался. И тот, в кого врезались, допустим, вытаскивает обидчика из машины, сажает в свою машину, грузит его на деньги. Раньше это было самоуправством. Сейчас же, произойди такое в наши дни, и с нашим любимым законодательством, да еще с палочной системой отчетности в МВД, ему навешают похищение человека, вымогательство и не знаю еще чего наплетут. Весь Уголовный кодекс соберут, чтобы посадить человека. Вот как в моем случае. Ладно, я не отрицаю, пусть был голимый грабеж. Это до семи лет. Потом сказали: разбой. Нож этот прилепили. Просто по беспределу воткнули. Ладно, пускай будет разбой. Но уж навешали там каких-то бандитизмов… Да нормальный человек послушает и скажет про меня: «Да он просто бандит!» Сразу оттолкнется от меня. Даже дело смотреть не будет, скажет: «Пускай сидит, бандит». Вот ярлык этот прилепили мне на всю жизнь. А за что мне прилепили этот ярлык? За то, что я два года в воздушно-десантных войсках отпахал? На эту родину… Их же, судей, защищая. Куда только не летал: и в Карабахе, и в Прибалтике был. В Москву в 1991 году вылетали…
Мало ли что случается в жизни. Мне потом как рассказали, у судьи дочку когда-то кто-то изнасиловал. Ну а я тут при чем? У нее-то, судьи, почему такое человеконенавистничество? Ко всем, кого судит. Если кого-то на машине задавили, то что же, теперь надо всех водителей отстреливать, а машины взрывать? Вот опять же коллективная система наказания… Почему я должен за кого-то страдать? Попал под конвейер. Судья уже изначально меня ненавидит, может, потому, что я – мужик. Хотя каких-либо насильственных действий в отношении женщины я никогда не совершал и не совершу. У меня существует определенный кодекс чести, через который я никогда не перешагну. В том, 1991 году, когда все население обокрали, мне было жалко пенсионеров, которые на гроб себе собирали, по тысяче рублей, а в финале у них эту тысячу забрали. Люди вообще без всего остались. Поэтому мне трудно относиться ко всему происходящему беспристрастно. Беспристрастие может быть только у машины. Вот если бы нас судили машины, в компьютер загрузили мое уголовное дело, и эта машина что-то отобрала – это был бы беспристрастный суд. Машина не может испытывать каких-то эмоций. Пока судят люди, у людей всегда будут эмоции. Кто-то улыбнулся судье, значит, человек вроде бы симпатичный. А вот этот не улыбается, сидит в своих мыслях, у него вроде вид суровый, так про него судья подумает: «А-а-а, вот он, негодяй, сейчас выведу его на чистую воду». И существует такое понятие как убеждение суда. Это ничем не обоснованное решение: «Суд из своих собственных убеждений решил…» Это убеждения, основанные на каких-то личных эмоциях. Я был уверен, когда шел суд, что получу свои четыре года. Да все были уверены. А зачитали приговор: девять лет.
– Какие сроки получили подельники?
– По десять-одиннадцать лет.
– У вас какое образование?
– Высшее. Я заканчивал Приборостроительный институт.
– По специальности приходилось работать?
– Никогда. Я заканчивал институт, уже когда в милиции работал, – звание нужно было получить, вперед как-то двигаться в плане карьеры. Я учился заочно… А в колонии много случайных людей, то есть много нормальных людей. Я даже скажу так: у меня круг общения с нормальными людьми в колонии шире, чем был на воле. Как у нас, у русских людей, говорят: мы можем быть нормальными только тогда, когда у нас плохо. Я вот когда на волю-то выходил – ездил в отпуск, смотрю и говорю: «Чего же вы злые-то все такие? Вот у нас в колонии ни у кого ничего нет, и мы добрее друг к другу относимся». Дальше я говорю: «Вот вы туда-сюда смотрите, завидуете: у этого соседа – машина, у другого – дача». Я просто уже отошел от того мира. И честно сказал: «Да как вы здесь живете?»
– Неужели в зоне спокойнее?
