мой аглицкий, Бонапарт французский!
А сама, по ночам, плачет тихонько:
– Господи, господи! Я думала – и в сам-деле что-нибудь будет, а оно вот что вышло!..
Позвольте напомнить, что это – сказка.
* * *
В славном городе Мямлине жил-был человечек Микешка, жил не умеючи, в грязи, в нищете и захудании; вокруг него мерзостей потоки текут, измывается над ним всякая нечистая сила, а он, бездельник, находясь в состоянии упрямой нерешительности, не чешется, не моется, диким волосом обрастает и жалуется ко господу:
– Господи, господи! И до чего же я скверно живу, до чего грязно! Даже свиньи – и те надо мной смеются. Забыл ты меня, господи!
Нажалуется, наплачется досыта, ляжет спать и – мечтает:
«Хоть бы нечистая сила маленькую какую-нибудь реформишку дала мне смиренства и убожества моего ради! Помыться бы мне, почиститься…»
А нечистая сила ещё больше издевается над ним, исполнение всех естественных законов отложила впредь до прихода «лучших времён» и ежедневно действует по Микешке краткими циркулярами в таком роде:
«Молчать. А виновные в нарушении сего циркуляра подвергаются административному искоренению даже до седьмого колена».
Или:
«Предписывается искренно любить начальство. А виновные в неисполнении сего подвергаются…»
Читает Микешка циркуляры, – озирается, видит: в Мямлине – молчат, в Дрёмове – начальство любят, в Воргороде – жители друг у друга лапти воруют.
Стонет Микешка:
– Господи! Какая это жизнь? Хоть бы что-нибудь случилось…
И вдруг – солдат пришёл!
Известно, что солдат ничего не боится, – разогнал он нечистую силу, запихал он её в тёмные погреба, в глубокие колодцы, загнал в проруби речные, сунул руку за пазуху себе, – вытащил миллион рублей и – солдату ничего не жалко! – даёт Микешке:
– На, получи, убогой. Сходи в баню, вымойся, приберись, будь человеком, – пора!
Дал солдат миллион и ушёл восвояси, будто его и не было!
Прошу не забыть, что это – сказка.
Остался Микешка с миллионом в руках, – чего ему делать? От всякого дела был он издавна циркулярами отучен, только одно умел – жаловаться. Однако пошёл на базар в красный ряд, купил себе кумачу на рубаху да, кстати, и на штаны, одел новую одежду на грязную кожу, шлёндает по улицам день и ночь, будни и праздники, фордыбачит, хвастается, – шапка набекрень, мозги – тоже.
– Я-ста, – говорит, – давно эдак-то мог, да не хотелось. Мы-ста, мямлинцы, народ большой, нам нечистая сила не страшнее блох. Захотелось, и – кончено.
Гулял Микешка неделю, гулял месяц, перепел все песни, какие знал, и «Вечную память» и «Со святыми упокой», – надоел ему праздник, а работать – неохота. И скучно стало с непривычки: всё как-то не так, всё не то, околоточных – нет, начальство – не настоящее, из соседей набрано, трепетать не перед кем – нехорошо, необычно.
Ворчит Микешка:
– Раньше, при нечистой силе, порядку больше было. И улицы вовремя чистили, и на каждом перекрёстке законный городовой стоял. Бывало – идёшь куда-нибудь, едешь, а он приказывает: держи направо! А теперь – куда хошь иди, никто ничего не скажет. Эдак-то на самый край придти можно… Вон, уж некоторые дошли…
И всё скушнее Микешке, всё тошнее. Глядит на миллион, а сам сердится:
– Что мне миллион? Другие больше имеют! Кабы мне сразу миллиард дали, ну, тогда ещё… А то – миллион! Хе! Чего я с ним, с миллионом, исделаю? Теперь даже курица орлом ходит, потому – ей, курице, шестнадцать рублей цена! А у меня всего-на-всё миллион…
Тут обрадовался Микешка, что нашлась причина для привычных жалоб, – ходит по грязным улицам, орёт:
– Давайте мне миллиард! Не могу я ничего! Какая это жизнь? Улицы не чищены, полиции – нет, везде беспорядок! Давайте мне миллиард, а то – жить не хочу!
Вылез из-под земли старый крот и говорит Микешке:
– Дурачок, чего орёшь? У кого просишь? Ведь у себя просишь!
А Микешка – своё:
– Миллиард надобно мне! Улицы не чищены, спички – дороги, порядку нет…
Сказка не кончена, но дальше – нецензурно.
О русском крестьянстве
(из одноименной статьи)
Люди, которых я привык уважать, спрашивают: что я думаю о России?
Мне очень тяжело все, что я думаю о моей стране, точнee говоря, о русском народe, о крестьянстве, большинстве его. Для меня было бы легче не отвечать на вопрос, но – я слишком много пережил и знаю для того, чтоб иметь право на молчание. Однако прошу понять, что я никого не осуждаю, не оправдываю, – я просто рассказываю, в какие формы сложилась масса моих впечатлений. Мнение не есть осуждениe, и если мои мнения окажутся ошибочными, – это меня не огорчит.
В сущности своей всякий народ – стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего болee грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, – о государстве без власти над человеком. В несбыточной надежде достичь равенства всех при неограниченной свободe каждого народ русский пытался организовать такое государство в форме казачества, Запорожской Сечи.
Еще до сего дня в темной душе русского сектанта не умерло представление о каком-то сказочном «Опоньском царстве», оно существует гдe-то «на краю земли», и в нем люди живут безмятежно, не зная «антихристовой суеты», города, мучительно истязуемого судорогами творчества культуры. В русском крестьянине как бы еще не изжит инстинкт кочевника, он смотрит на труд пахаря как на проклятие Божье и болеет «охотой к перемене мест». У него почти отсутствует – во всяком случае, очень слабо развито – боевое желание укрепиться на избранной точкe и влиять на окружающую среду в своих интересах, если же он решается на это – его ждет тяжелая и бесплодная борьба. Тех, кто пытается внести в жизнь деревни нечто от себя, новое – деревня встречает недоверием, враждой и быстро выжимает или выбрасывает из своей среды. Но чаще случается так, что новаторы, столкнувшись с неодолимым консерватизмом деревни, сами уходят из нее. Идти есть куда – всюду развернулась пустынная плоскость и соблазнительно манит вдаль.
Талантливый русский историк Костомаров говорит: «Оппозиция против государства существовала в народе, но, по причине слишком большого географического пространства, она выражалась бегством, удалением от тягостей, которые налагало государство на народ, а не деятельным противодействием, не борьбой». Со времени, к которому относится сказанное, население русской равнины увеличилось, «географическое пространство» сузилось, но – психология осталась и выражается в курьезном совете-пословице: «От дела – не бегай, а дела – не делай».
Человек Запада еще в раннем детстве, только что встав на
