Лев Успенский писал в газетной статье: «Для будущего историка, для писателя последующих лет, да и для каждого, кто будет жить через столетия, жить через столетия, свидетельство солдата может оказаться не менее ценным, чем воспоминания маршала, а записные книжки литератора также любопытны, как и приходно-расходная книга современной домохозяйки» [478]. Это, впрочем, было оправданием частной мемуаристики вообще: Успенский справедливо говорил о бытовой истории, которая в государстве канона отходила на второй план. Мемуаров, написанных маршалами (или написанных за маршалов) было множество — и большая их часть была отполирована, как парадные сапоги. Книги отличались только фотографией перед титульным листом, да и эти фотографии — только набором орденов на кителях.
Впрочем, в другом недавнем тексте рубежа веков значилось: «Один из французских историков эпохи Реставрации заметил, что книга записи расходов парижской домохозяйки наполеоновских времен может рассказать больше, чем тома государственных архивов и исторических трудов» [479].
Это несколько запутывало — но таково свойство всякого bon mot, которое живёт в облаке общественных представлений.
Но мысль остаётся верной — частная история самая интересная.
Документированная Большая История хороша своей хронологией, пониманием динамики процессов, в которые вовлечены миллионы людей. Неправда, что ангажированность сводит на нет усилия историков — в конечном итоге мы имеем настоящую науку, годную для описания.
Но частные мемуары — это список Шиндлера не только для самого маленького человека, но для обстоятельств жизни человечества.
Каждый день нас окружают не только великие идеи и высокие устремления. Когда объелся за ужином, Яков запер дверь оплошно, то главным становится быт, устройство жизни. Привычки бытия, желания маленьких и больших людей, а цари ходят пешком в разные места не иначе, чем их подданные.
В этой мемуарной линии нет ценза на жизненный успех и величие.
Но что делает такие мемуары идеальными?
Во-первых, близость к читателю. Сопереживать идеям куда сложнее, чем людям. К тому же идеи прошлых веков часто оказываются довольно кровожадными.
Во-вторых, многое значит честность и ум самого воспоминателя. Все мы хотим вспомнить, больше, чем случилось, все хотим приблизиться к историческим событиям. Триста человек несут бревно на субботнике вместе с Лениным. Виктор Шкловский гениально перерабатывал свой личный опыт и рассказы товарищей, что казалось, будто он был участником всего. Получался не достоверный рассказ — а большая литература. Военные же воспоминания во все времена сгущают краски, и делают стариков героями.
В-третьих, приближает к идеалу мемуарную книгу комментаторская работа. Комментатор поддерживает пожилого человека под локоть, встречается глазами с читателем, как бы говоря: подождите пару минут, сейчас будет что-то странное, но потом вам расскажут важную деталь, которая позволит вам многое понять.
Но главное, что мемуары — самый демократический жанр. Не всякий писатель сумел написать роман. Искусство драматургии доступно не каждому автору рассказов и романов. А вот написать мемуары может любой — и депутат, и домохозяйка. Вот сквозь её пальцы течёт просеянная мука времени, вот гудит на плите чайник: голод, войны, приход и расход, рождения и смерти, всё есть на этой кухне.
25.12.2017
Чудаков А. Спрашивая Шкловского //Литературное обозрение. 1990. № 6, с. 100.
Гайдар А. Чук и Гек. // Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 3. — М.: Государственное Издательство Детской литературы министерства просвещения СССР, 1956, с. 47.
Помещение или отдельное здание для камеральной — то есть, в противоположность полевой работе под открытым небом — обработки материалов полевых изысканий., анализа того, что добыто за полевой сезон.
Прочность предрассудка // Безбожник у станка, 1928. № 12.
Гайдар А. Чук и Гек. // Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 3. — М.: Государственное Издательство Детской литературы министерства просвещения СССР, 1956, с. 64.
Гайдар А. Чук и Гек. // Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 3. — М.: Государственное Издательство Детской литературы министерства просвещения СССР, 1956, с. 65.
Гайдар А. Чук и Гек. // Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 3. — М.: Государственное Издательство Детской литературы министерства просвещения СССР, 1956, с. 65.
«Этой пластинки я не люблю», замечает Ахматова (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. — М.: Согласие, 1997, с. 52.)
Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. — М.: Вагриус, 1999, с. 35.
Николай Гумилёв: исследования, материалы, библиография. — СПб.: Пушкинский дом, 1994, с. 323.
Это изменённая цитата из «Пёстрых писем» (1984) Михаила Салтыкова-Щедрина.
Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. — М.: Наука, 1997, с. 11.
XXIII съезд Коммунистической партии Советского Союза 29 марта — 8 апреля 1966 года. Стенографический отчёт. Т.1. — М.: Издательство политической литературы, 1966, с. 358.
Сб. Колмогоров в воспоминаниях под ред. А.Н. Ширяева, — М.: Физматлит, 1993, с. 377.
Дитрих М. Азбука моей жизни. — М.: Вагриус, 1997, с. 271.
Белинков А. Юрий Тынянов. Издание второе. — М.: 1965, с. 45–46.
Пушкин А. Полное собрание сочинений, 1837–1937: В 16 т. / Ред. комитет: М. Горький, Д. Д. Благой, С. М. Бонди, В. Д. Бонч-Бруевич, Г. О. Винокур, А. М. Деборин, П. И. Лебедев-Полянский, Б. В. Томашевский, М. А. Цявловский, Д. П. Якубович. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959, с.460–461.
Там же, с. 462.
Лошадь быстро несла человека под гору и вдруг затанцевала, остановилась. Человек натянул поводья.
Он всматривался в тахтреван. Волы помахивали хвостами, и виден был передний мешок и двое армян, сидевших сзади.
Пушкин снял картуз.
Смерти не было. Был простой дощатый гроб, который он принял за ящик с плодами. Волы удалялись мерно и медленно.
Он поехал, удерживая коня.
Были ощутительны границы опаленной Грузии и свежей Армении. Становилось прохладнее.
Лиловые вымена впереди были холмами, дорога —
