Очарованный принц /Повесть о Ходже Насреддине. — Л.: Художественная литература (Ленинградское отделение), 1971, с. 296.
Ронен О. Поединки // Звезда, 2008, № 9.
Большая советская энциклопедия, второе издание. Т. 29. — М.: Государственное научное издательство «Большая Советская Энциклопедия», 1954, с. 264.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Фантастика — литература // О литературе для детей, вып. 10. — Л.: Детская литература, 1965, c. 137.
Большая советская энциклопедия, второе издание. Т. 44. — М.: Государственное научное издательство «Большая Советская Энциклопедия», 1955, с. 521.
Березин В. Соглядатаи, клоуны и сценаристы // Знамя, 2010, № 10.
Северянин И. На закате // Собрание сочинений в пяти томах, Т. 4. — М.: Логос, 1996, c.47.
А написал писатель Пьецух о том, что
Лесков был человек недобрый. Как-то, когда он сидел с приятелями в гостиной, ему доложили, что пришёл Данилевский, известный склочник, и Николай Семёнович нарочно залез под стол, чтобы дать гостю возможность наговорить гадостей про хозяина, а потом внезапно выглянуть из-под скатерти и, таким образом, выставить Данилевского в самом дурацком виде.
Лесков был хороший товарищ. Он готов был помочь всякому литературному бедолаге, если тот вдруг пропивался, лишался куска хлеба, заболевал. Лесков был человек малообщительный и не имел друзей в правильном смысле слова, а знался всё больше с писательской мелочью, вроде женоподобного Болеслава Маркевича, шута Лейкина, какого-то Иванова-Классика, краеведа Пыляева, бытовика Терпигорева, тёмного Василевского-Буквы… — Чехова же и Гаршина не любил.
Лесков был мужчина крутого нрава и однажды в ревельской пивной избил стулом двух тамошних немцев, которые вздумали неодобрительно отзываться о русских и России. Лесков был человек раздражительный. Стоило кухарке спеть что-нибудь за стряпней или немного разгорячиться гостям сына Андрея, как он с оскорбленным видом принимался жаловаться на то, что у него в доме вводят «бордельный режим», направленный прямо против русской литературы. Лесков был человек желчный. Если на улице ему попадался знакомый цензор, или литератор из враждебного лагеря, или кто-нибудь походя разворачивал перед ним недружественную эстетическую программу, он немедленно шёл домой срывать зло на близких. Например, донимал сына старинной отцовской песней: дескать, вот я в твои годы… На что сын резонно ему отвечал, что, дескать, вы отец, в мои годы в нетрезвом виде дрались с сапёрными юнкерами.
Лесков был человек злопамятный. После того как его обокрали до нитки в Праге, пределы отечества он больше не покидал.
Лесков был человек наивный. Считая себя записным собирателем, он аккуратно посещал по воскресеньям антикварные магазины и, в конце концов, превратил кабинет в музей, но, как потом оказалось, в его собрании не было ни одной по-настоящему ценной вещи.
Лесков был подвержен посторонним влияниям. Из любви к Л. Толстому он проникся симпатией и к вассалу его Сютаеву, а проникнувшись симпатией к Сютаеву, принципиально взял на воспитание девочку-сироту и заботился об оной как о родной, хотя ни она его не любила, ни он её не любил. А впрочем, из двенадцати пунктов лесковского завещания, кажется, семь пунктов касаются сироты.
Лесков был человек верующий, безукоризненно порядочный, строгий той строгостью, которая личит не художнику, а директору департамента. Детей своих он сек собственноручно и аккуратно. Под старость он был немного чудаковат: под старость он отказался от мяса, высчитывал дату смерти и носил балахон по щиколотку, который застёгивался на женскую сторону, как зипун.
Заодно ещё внешность Николая Семёновича обрисуем на всякий случай, ибо Пушкина в лицо знают все, и Гоголя знают все, а облик Лескова мало кому известен, до того основательно его оттёрли на задний план. Он был мужчина плотный, буйноволосый, вечно нахмуренный, с крупным, матерым носом и таким выражением на лице, точно ему сильно не по вкусу его эпоха, точно он вообще сильно не рад тому, что его родили на белый свет
Пьецух В. Наваждение // Заколдованная страна. — М.: Центрполиграф, 2001, с. 398–400
Большая Советская Энциклопедия, второе издание. Т. 24. — М.: Государственное научное издательство «Большая Советская Энциклопедия», 1953, с.609.
Лучше всего об этом сказал тоже Пьецух:
«Странно вымолвить, но Лескова ещё при жизни третировали в связи с тем, что он был писателем отнюдь не демократических убеждений, что он был привержен монархии, христианству в неукоснительно православной его редакции, кастовости, то есть существующему порядку вещей, и крепко недолюбливал всякого рода революционеров. Ещё в начале своей литературной карьеры он выступил со статьёй о петербургских пожарах 62-го года, которые он неосторожно связал со студенческими волнениями и прокламацией «Молодая Россия», по слухам, инспирированной Чернышевским. И с того времени самое имя Стебницкий — Николай Семёнович писал в те поры под псевдонимом Стебницкий — стало синонимом мрачной реакции, отъявленного консерватизма, короче говоря, прямо ненавистным сделалось это имя.
Затем последовали его повести «Некуда», «На ножах», выставлявшие революционную демократию в самом прискорбном виде, и от Лескова отвернулись все прогрессивно настроенные журналы, издатели и пишущая братия, для которых литератор и человек чуждой партии, по российскому обычаю, всегда был не литератор и даже как бы не человек. Если принять в расчёт, что во второй половине XIX столетия «красные» убеждения были нормой, а охранительная платформа почиталась наравне с конокрадством и растлением малолетних, то будет вполне понятно, почему пламенно мыслящая общественность сразу оттёрла Лескова на задний план.
Правда, и Достоевский отнюдь не был писателем революционно-демократического крыла, он даже сочинил роман «Бесы», за который его Ленин возненавидел. Но у Достоевского имелось в активе героическое прошлое и репутация страдальца по убеждению, и оттого ему много спускалось с рук.
У Лескова же не было за плечами ни одного поступка, ни даже шалости либерального толка, и оттого он был обречён на славу среднего литератора, одиночество и сомнительные знакомства; брат его, впрочем, как-то в нетрезвом виде залез на дерево и произнёс целую антиправительственную речь, но в читательских кругах об этом знали нешироко.
Вообще говоря, художник и политическая платформа — серьёзная тема для размышлений. Положим, во Франции тут еле-еле наберётся материала для беседы за чашкой кофе, поскольку во Франции художник — это
