пустой строкой черновика.
Река хрипела позади.
«Жизнь его была затемнена некоторыми облаками».
Тучи сгущались, круглые, осязаемые.
«Могучие обстоятельства. Оставил ли он записки?»
Дождь начал накрапывать, и вдалеке зарница осветила пунктиром зеленые пространства. Он обернулся. Волы были мухами внизу. Темнело. Дорога была дурная, и конь устал.
«Ему нечего более делать. Смерть его была мгновенна и прекрасна. Он сделал свое: оставил „Горе от ума“».
Конь брёл, спотыкаясь.
— Кляча, — сказал Пушкин, затянул ремни у бурки, надел башлык на картуз. Дождь лил… „Мгновенна и прекрасна… Поручим себя провидению. Бурка не промокнет. Гроб каков! Ящик“.
Омраченные луга цвели. Плодородие вошло на Востоке в пословицу.
Показались груды камней, похожие на саклю.
Женщины в пестрых лохмотьях сидели на камне — плоской кровле подземной сакли. Мальчишка с детской шашкой в руке плясал на дожде.
— Чаю, — сказал Пушкин, спешился и укрылся под каменный навес.
Ему вынесли сыру и молока.
Пушкин бросил деньги. Дождь внезапно, как начался, так и кончился. Он поехал дальше и оглянулся.
Мальчишка топтался в луже; женщины смотрели ему вслед…<BR>
„Влияние роскоши и христианства могло бы их укротить, — подумал он, — самовар и Евангелие были бы важными средствами“.
И вдруг вспомнил Грибоедова.
Тонкой рукой прикоснулся к нему Грибоедов и сказал:
— Я все знаю. Вы не знаете этих людей. Шах умрет, в дело пойдут ножи.
И посмотрел на него.
Он был добродушен. Он был озлоблен и добродушен.
Он знал, хоть и ошибся. Но если он знал… — зачем…
Зачем поехал он?
Но власть… но судьба… но обновление…
Холод прошел по его лицу.
„Мы нелюбопытны… Человек необыкновенный…
Может быть, Декарт, ничего не написавший? Или Наполеон без роты солдат?“
„Что везете?“ — вспомнил он.
— „Грибоеда“
Тынянов Ю. Смерть Вазир-Мухтара. — М., с. 415–417
Останки Грибоедова долгое время оставались в Тегеране, и только спустя три месяца были вывезены оттуда шестнадцатилетней вдовой его, которая свято исполнила желание мужа, сказавшего ей однажды, в минуты мрачного предчувствия: «Не оставляй костей моих в Персии и похорони меня в Тифлисе, в церкви Св. Давида».
Печальная церемония перенесения праха Грибоедова из Персии в русские пределы совершилась 1 мая 1829 года. Когда тело его, переправленное через Аракс, вступило на родную землю, его встретили батальон Тифлисского пехотного полка с двумя орудиями, масса народа, духовенство и все военные и гражданские власти Нахичеванской области. Особая комиссия немедленно приступила к вскрытию гроба. По словам Амбургера, тело покойного уже не имело и признаков прежнего вида; по-видимому, оно было ужасно изрублено и избито камнями; к тому же оно предалось уже сильному тлению. Гроб заколотили снова и залили нефтью. Отслужена была торжественная панихида, и при возглашении вечной памяти «убиенному болярину Александру» гроб был поставлен на особые дроги, под великолепный балдахин, нарочно заказанный для этого случая генералом Мерлини. Батальон тифлисцев отдал покойному воинскую честь, — и тихо и величественно началось траурное шествие при звуках похоронного марша.
Никогда ещё окрестным магометанам не приводилось видеть подобные пышные похороны. Чёрные дроги, везомые шестью лошадьми, укутанными с головы до ног черными попонами, люди в необычайных траурных мантиях и шляпах, ведущие лошадей под уздцы, длинный ряд факельщиков по обе стороны гроба, роскошно убранный балдахин, войско, идущее с опущенным долу оружием, рыдающие звуки музыки, — всё это производило сильнейшее впечатление. Кроме русского священника на встречу покойного вышло все армянское духовенство, с епископом во главе, и это придало ещё более величия печальному шествию. Так процессия достигла Алинджа-чая.
2 мая шествие приблизилось к Нахичеванскому мосту и остановилось. Духовенство облачилось в ризы; весь город, от мала до велика, вышел навстречу Грибоедову и сопровождал гроб, несомый офицерами на руках, до самой площади, где стояла армянская церковь. Около храма густые толпы народа теснились всю ночь. «И трогательно было видеть, — говорит очевидец, — то живое участие, которое принимали решительно все в злополучной участи покойного министра. Между женщинами слышались громкие рыдания, и они всю ночь не выходили из церкви. Это были армянки, — и их участие, конечно, делает честь этому народу».
Всю ночь стекались жители из окрестных селений, и на следующий день, 3 мая, когда похоронное шествие направилось из города далее, стечение народа было так велико, что, по словам очевидца, трудно было поверить, чтобы Нахичевань могла вместить в себе такое огромное население.
Потто В. Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826–1828 гг. — Ставрополь. Кавказский край, 1993, c. 502-504
Потто В. Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826–1828 гг. — Ставрополь. Кавказский край, 1993, с. 502–504.
Эйдельман Н. «Быть может, за хребтом Кавказа…» (Русская литература и общественная мысль первой половины XIX в. Кавказский контекст). — М., 1990, с. 68.
Потто В. Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826–1828 гг. — Ставрополь. Кавказский край, 1993, с. 504.
Салтыков-Щедрин М. Перемелется — мука будет. Комедия в пяти действиях И. В. Самарина. // Собрание сочинений в 20 т. Т. 9. М.: Художественная литература, 1970, с. 282–283.
Ленин В. И. Лучше меньше, да лучше // Полное собрание сочинений в 55 т. Т. 45. — М.: Издательство политической литературы, 1970, с. 391.
Шатров М. Диктатура совести // Диктатура совести / М.Ф. Шатров. Говори / А.М. Буравский: Студенческий театр. — М.: Сов. Россия, 1987 (Б-чка «В помощь худож. самодеятельности», № 14), с. 37–38.
Аверченко А. Неизлечимые // Собрание сочинений в 13 т. Т. 2. — М.: Директ-Медиа, 2015, с. 268.
«Фантастика не предугадывает, она предупреждает»: Интервью / Записала И. Моргулес; Фото С. Арсеньева // Вечерний Челябинск (Челябинск). — 1999. — 1 апр. (№ 60), с. 7.
Clarke A. Extra-terrestrial relays. Can rocket stations give world-wide radio coverage? // Wireless world, 1945, february, p.58.
Варшавский И. Любовь и время // Лавка сновидений: Фантастические повести и рассказы. — Л.: Художественная литература (Ленинградское отделение), 1970, с. 207.
Соловьёв Л.
