Во всяком случае, когда один и тот же человек (Александр Лебедев) заявляет о своём желании вступить в путинский Народный фронт, созданный, как понятно даже младенцу, для дополнительной поддержки кандидатуры "национального лидера" на президентских выборах 2012 года, и одновременно говорит, что возвращение Путина на вершину отечественной "властной вертикали" превратит Россию в Зимбабве, — лукавство или одно, или другое. А если вспомнить близкое сотрудничество, почти дружбу господина Лебедева с господином Горбачёвым, который тоже неоднократно высказывался против путинского президентства, и историю с "чьим-то гриппозным носом", который суётся в чужую личную жизнь, то становится понятным, что лукавство здесь, скорее всего, — желание олигарха вступить в Народный фронт, а вовсе не критика путинского "властолюбия". Тогда и необязательная, в общем-то, публикация "Совершенно секретно", вокруг которой разгорелся весь этот судебно-скандальный сыр-бор, вполне органично вписывается в нынешнюю предвыборную "неопределенность", которую многие инсайдеры трактуют уже как "размывание центра принятия решений", то есть ситуацию, чреватую потерей управляемости страны.
Важнее всего здесь, наверное, то, что известный всем Александр Лебедев такую книгу написать, по моему личному и глубокому убеждению, просто не мог — даже, как утверждает Александр Боярский, с помощью своего пресс-секретаря Артёма Артёмова. Или с помощью любых других "литературных негров". Потому что книга о будущих приключениях некоего Кирилла Потёмкина, он же — Гор, сын Осириса и Изиды, он же — антихрист, записанная на основе показаний Ивана Матвеевича Хо, он же — праправнук наполеоновского маршала Мишеля Нея, князя Замосковрецкого, Ален, в клинике им. В.П.Сербского, действительно выходит из привычного ряда современной отечественной беллетристики. Не по уровню разнообразной информации, от анекдотов до компроматов, заложенной в неё. И не по художественному уровню самого текста — кстати, вполне профессионального, но не более того. А по той системе позиционирования, с которой рассматриваются и оцениваются все бывшие, нынешние и вероятные в будущем события последних двадцати российских лет, иногда — весьма специфичные и известные лишь очень узкому кругу ограниченных людей. Чего стоит, например, эпизод, в котором упоминается давний автор нашей газеты Станислав Варыханов, который, якобы, 21 августа 1993 года, будучи весьма нетрезв, попал в пункт управления энергетическими системами Дома Советов и едва не привел к его взятию проельцински настроенной "демократической" толпой, отмечавшей вторую годовщину краха ГКЧП. Интересна и единственная обнаруженная мной "неточность" романа, которая относит начало противостояния между "всенародноизбранным" и Верховным Советом почему-то к августу 1993 года, хотя репетиция "чрезвычайного положения" была проведена Ельциным гораздо раньше. Определенный интерес представляет и весьма ярко выраженная антимусульманская и, соответственно, антикоммунистическая позиция автора, для которого квинтэссенцией ислама выступают чеченские сепаратисты и прочие "воины джихада", а квинтэссенцией марксизма — образ конюха Ильича, не удержавшего мифического единорога.
Но чего-чего, а любого, даже скрытого "политического мессиджа" в "Рождении Зверя" обнаружить не удалось. Не считать же таковым следующий пассаж: "Страной правит клан. У этого клана есть основатель, который сейчас сидит на Краснопресненской набережной, а скоро будет опять в Кремле. Вокруг него существует своего рода политбюро. Оно, по большей части, состоит из бывших членов кооператива "Озеро" в Ленинградской области и примкнувших к ним товарищей. У этого политбюро главная задача — обеспечение своей власти до конца времен с постепенной передачей преемникам, которых еще только предстоит воспитать. Их власть сегодня совершенно безраздельна. Будучи людьми, обладающими безраздельной властью и не нуждающимися в деньгах, они не чужды мыслей об общественном благе и национальных интересах"? Или такой: "Кооператив "Озеро" не пожрёт никого. Потому что это первая за сто последних лет нашей истории система власти, которая не нуждается в пожирании кого бы то ни было для своего существования"? Да это не "мессидж" — это своего рода гимн существующему в современной России социально-политическому строю, гимн наподобие михалковского, в котором напрочь отсутствуют миллионы безвременно ушедших в небытие и неродившихся наших соотечественников и сограждан. "Не пожрёт никого" — как же, как же...
А заявленная позиция автора выдаёт в нём если не обладателя и оператора очень высокой "ступени посвящения", то человека, как минимум, понимающего, что именно и как происходит на этой ступени. А раз таковой обращается к языку художественного творчества, то его "мессидж" по необходимости оказывается обращен вовсе не к публичным политикам, а к тем фигурам, которые стоят в тени официального политического Олимпа, тем не менее, оказывая на реальный ход событий куда большее влияние, чем известные всем президенты, монархи и премьер-министры. И нынешний скандал вокруг этой книги выглядит как подтверждение того, что она дошла до адресата.
Борис Лизнёв -- Первый план
За последние годы прошло множество встреч со зрителями, интересных бесед, заинтересованных дискуссий, обсуждений фильмов. Были и некоторые успехи на кинофестивалях, но главным событием своей кинематографической жизни я считаю другое.
Это случилось в конце девяностых. Тогда снимали в основном люди, назвавшие себя демократами и приверженцами нового режима, остальным приходилось туго. Но забросить кино я не мог и поэтому всё делал самостоятельно, самодеятельно, выпрашивал у друзей камеры, пользовался подручными средствами. Снимал, доснимал, озвучивал то там, то здесь, добивался возможности монтажа и, в конце концов, за несколько лет завершил фильм о деревне, в котором, как мне казалось, через события деревенской жизни затрагивались и вечные темы.
На одном из патриотических кинофестивалей этот фильм был представлен в конкурсной программе. В тот день шло множество лент, моя работа стояла последней. Зрители отсмотрели все фильмы и встретили их одобрительно. Наконец, пришёл и мой черёд.
Странно, но с самого начала всё не задалось. Кто-то из членов жюри опоздал, и показ пришлось начинать сначала. Потом через несколько минут ко мне подошёл мой знакомый и извинился, сообщив, что он не может смотреть дальше, так как его дожидаются журналисты. Через несколько минут зал покинул другой, третий. Дальше и вовсе начался массовый исход зрителей. И мне казалось, что люди выходили, специально как можно громче передвигая стулья, выражая своё неудовольствие.
В зале можно было наблюдать странную картину: шёл фильм, а присутствовал всего один человек — сам автор, то есть я. Удар был, конечно же, сильный. Ушли даже все члены жюри. Это было столь вызывающим, что в какое-то мгновение я даже хотел сорваться и выбежать из зала, но потом понял, что эту чашу мне нужно испить до конца. Ведь ушли близкие по духу люди. То есть зрители не восприняли этот фильм.
Я сидел в пустом зале, смотрел собственный фильм и даже не замечал его. Передо мной представали картины моей жизни. Так интенсивно мой мозг не работал никогда прежде. Вспоминались как самые значительные, так и вовсе неприметные эпизоды моего прошлого. Радостное, постыдное, моменты, которые могли бы круто изменить всё, поступи я в тех ситуациях иначе. Вся жизнь воспринималась как процесс некоего духовного падения, которое завершилось на злополучном просмотре.
Почему-то память постоянно возвращала меня в один и тот же эпизод из моей жизни, когда я, семиклассник, находясь в деревне летом, тяжело заболел, подхватил какой-то вирус с осложнением. Ночью меня везли на телеге в больницу. Каждая кочка отзывалась во мне болью. Я смотрел на звёздное небо и, признаюсь честно, ни до, ни после не видел его таким. Передо мной предстали миллионы звёзд, миллионы искрящихся частичек, сложившихся в объёмную картину. Мне казалось, что в ту ночь с неба падали звёзды, каждая рождала десятки, сотни блестящих лучей, отсветов. Всё это двигалось, шевелилось, пульсировало. Сжимая зубы от боли, в тот момент я не чувствовал никакого одиночества, ощущая себя частичкой огромной вселенной.
То было первое чудо, увиденное мною, вторым чудом стал кинематограф с его магией тёмного зрительного зала и бесконечностью миров, рождаемых экраном. Так моя жизнь как будто бы выстроилась, связанная линией, начинающейся той странной ночью и заканчивающейся моим пребыванием в пустом зале во время показа. Между этими событиями прошло тридцать лет.
