После "Фонтана" сложно было предугадать, на какие высоты откровений занесёт Даррена Аранофски его творческий поиск. Но вышел "Рестлер" — реалистичная история стареющего борца, знаменующая блестящее возвращение в большое кино Мики Рурка. И возникло ощущение, что фильм снял совсем другой человек. Во времена "Фонтана" казалось, что режиссёру совершенно плевать на то, как отреагирует на его кино массовый зритель. В "Рестлере" — напротив — появился точный расчёт. Вектор изменился. Результат можно было предугадать, просчитать заранее. Что и произошло. Главный приз Венецианского кинофестиваля и успех у зрителей являются тому прямыми свидетельствами.
В "Чёрном лебеде" Аранофски учёл наработки прошлого и пошёл еще дальше. И фактически довёл до совершенства принцип фиксированного удара в лоб. Манипуляции с эмоциями зрителя привели к тому, что за последние пару лет не было фильма, столь активно обсуждаемого и противоречивого в оценках. Разве что подобный ажиотаж происходил одно время вокруг нолановского "Начала". И в том и другом случае произведена попытка угодить и "вашим и нашим" — снять авторское кино в мейнстримовой оболочке, "взорвать мозг" откровенной эксплуатацией чувств тех несчастных, что по попущению свыше мнят себя интеллектуалами и мыслящими людьми.
Эпитеты — вроде таких пассажей как "больше, чем гениально" — которых удостоился Аранофски от благодарных зрителей, кричат о том, что опереточные, сиропные страсти, дерзко сконструированные и закамуфлированные под высокое искусство, со времён триумфального проката "Есении" и "Зиты и Гиты" остаются у народа в большой чести. Как и ничем не сдерживаемое любопытство наблюдать за историей сумасшествия — не за муками перфекционизма и не за жертвой, принесённой во имя искусства — а именно за болезненной патологией, подменой понятий, галлюцинациями безумия, возомнившего себя гениальностью. Вуайеризм, способный завести подглядывающего и в сортир, и под одеяло: в самые сокровенные тёмные углы бытия. И заставляющий падать вместе с героиней "прямо вниз, туда, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь".
"Лебедь" — несмотря ни на что, является мощным художественным актом. Осознанно вульгарным, бьющим наотмашь фантасмагорическим трипом. Не имеющим к балету ровным счётом никакого отношения. Фоном для происходящих на экране событий мог стать любой спорт. Или опера — чем не плацдарм для хроники изломанной психики; привет Гастону Леру. В любом случае, содержание осталось бы тем же. Неслучайно картину приняли в штыки балетные профессионалы — физическая подготовка Натали Портман заняла год, но её техника — как ни крути, далека от реальных возможностей действующей балетной примы. В кульминации фильма, которую можно выразить перефразированной строчкой из народной песни — "Чёрный лебедь, весь я твой", ситуацию спасают прорастающие сквозь кожу чёрные крылья и выражение лица артистки — вот здесь действительно уместно упомянуть и китч и трэш и режиссёра Михаэля Ханеке.
Самоотверженность Натали Портман действительно заслуживает премии. А "Чёрный лебедь" уверенно претендует стать первой ласточкой "нового народного кино" — слишком приторного для настоящих гурманов, но вполне способного заглушить голод во времена крайней нехватки продуктов. Нравственная оценка этого факта уже не имеет никакого значения.
-- Философии много не бывает
"Завтра". Алексей, твоему проекту уже несколько лет. Проведено несколько десятков бесед, совсем недавно вышел второй том книги философских бесед и манифестов "Кто сегодня делает философию в России". Удовлетворен ли ты результатами? Сложилась ли некая картина современной русской философии?
Алексей Нилогов. Проект замысливался с целью популяризации отечественной философии, которая по-прежнему боится медиа-коммуникации и снобистски реагирует на любые попытки быть востребованной. Если говорить о картографировании российского интеллектуального пространства, то сегодня оно рассеяно между представителями разных сфер знания, среди которых немало тех, кто готов перехватить у философов их прерогативу рефлексивного отношения к действительности.
Я абсолютно уверен, что никто, кроме меня, не воплотил бы этот проект в жизнь. Достаточно сказать, что никакой альтернативы проекту за последние пять лет не появилось, а потому книга со столь провокативным заголовком вызывает стойкое раздражение. У меня нет амбиции на переформатирование академического стиля философствования в жанр популярной философии, потому что сложные вещи философия должна понимать адекватным языком. Это отнюдь не птичий язык узкой научной специализации, а запрос на язык самого бытия, на котором возможно общение с Богом. Порой я допускаю вопрошание с авторами на пределе их языковой компетенции, чтобы остановить время и выйти к трансгрессии того, что ими ещё не продумано, а, следовательно, пребывает в антиязыковом статусе.
Мы живём в эпоху, когда не только богатые всё богатеют, а бедные всё беднеют, но и когда умные всё умнеют, а глупые всё глупеют. На фоне экономического расслоения общества происходит интеллектуальное расслоение людей, и философия является буфером между крайностями суемудрия и нищеты духа. Современная философия постмодернизма призвана довести все человеческие практики до абсурда с тем, чтобы оправдать их во имя сверхчеловеческих процедур, которые до сих пор остаются на уровне метафор.
"Завтра". Под одной обложкой "Кто сегодня делает философию в России" постоянно оказываются люди противоположных, порой взаимоисключающих взглядов — одновременно Галковский и Дугин, Куренной и Рыклин, Пятигорский и Джемаль…
А.Н. Если говорить об общем маргинальном уровне русской философии, то выбранные авторы ничем друг от друга не отличаются, а стилистические расхождения между ними — не в гамбургский счёт. Меня интересовала объективирующая процедура, с помощью которой неблагодарные современники вдруг оказываются на одной обложке и — как это ни странно — перемигиваются и спорят. А теперь представьте их вместе на палубе очередного "философского парохода": кто из них окажется за бортом и кому не достанется спасательного круга в определении философии?!
"Завтра". Материалы проекта проходят через центральные СМИ, беседы ты проводишь в жанре "философской журналистики", то есть они более-менее доступны заинтересованному читателю, а не только специалисту. При этом твоё философствование довольно закрыто и малокоммуникативно. Нет ли здесь внутреннего противоречия?
А.Н. Философия внутренне антиномична и противоречива. Надеюсь, что шлейф двусмысленности не уводит проницательного читателя дальше одной-двух интерпретаций, а вопрошаемый философ не чувствует риторического привкуса. Я принципиально апробирую материалы в СМИ, чтобы не хоронить авторов в братской могиле под одной обложкой. Но не все публикуемые материалы проходят отбор для книги: несмотря на то, что для каждого философа у меня индивидуальный подход, некоторым это явно вредит.
Моё философствование об антиязыке закрыто для тех, кто привык к естественному человеческому языку. Перефразируя Фридриха Ницше, нужно вырвать язык, чтобы для антиязыка вырос новый орган — органон подлинного познания. Доступный нам язык насквозь пронизан принципом "изначального опоздания", смысл которого поэтически выразил Фёдор Тютчев: "Мысль изречённая есть ложь". Сфера невыразимого в языке наряду с областью непоименованного настолько бесчисленна, что приближается к бесконечности, но на подступах к ней описывается в терминах антиязыка, выступающего таким вездесущностным языком, благодаря которому можно аутентично поименовать всё без исключений. Используя аналогию с айсбергом, под языком я понимаю верхушку, а под антиязыком — подводную часть. В ближайшем практическом рассмотрении антиязык предоставляет возможности для невербальной коммуникации, а в будущем — для телепатии и чтения мыслей.
"Завтра". Каково, на твой взгляд, состояние философского сообщества, и можно ли вообще говорить о таком сообществе? Возьмём недавнюю передачу "Пресс-клуб XXI" телеканала "Культура", где в ответ на не слишком тонкие и жёсткие провокации философы, за редким исключением, выдали дежурный набор банальностей, плачей и штампов.
А.Н. Наше философское сообщество по определению, задним числом вычитанному у Жан-Люка Нанси, мнит себя непроизводящим — не рассчитанным на достижение практических результатов. Помимо профессионального сообщества у нас действует Российское философское общество (РФО), члены которого регулярно платят взносы, но вряд ли рукоподаваемы в изначально-непроизводящем элитарном сообществе, стяжающем свой символический капитал в виде культуртрегерской подёнщины. Среди членов РФО также есть своя номенклатурная элита, но её юрисдикция заканчивается на суммировании философских нулей с членских платежей.
